Вторая весна
Шрифт:
— Товарищ прораб, ты дежурный по колонне? — крикнул он, подойдя к автобусу. — Не спят люди. Скоро двенадцать, а подъем в четыре ноль-ноль. Иди, пожалуйста, наведи порядок.
— Позвольте, я должен укладывать спать триста совершеннолетних лоботрясов обоего пола? — неприятно удивился прораб. — Может быть, чулочки им снять и сказочку на ночь рассказать?
— Идите, идите, гоните молодежь спать. Им не напомни, они до рассвета будут песни петь, — сказал Корчаков и прислушался.
Садыков с кем-то разговаривал у двери автобуса. Это пришел Чупров. Затем Садыков
— Александра Карповна, вы здесь? Вы давали кому-нибудь водку? Два пол-литра?
— Конечно, нет! — удивилась Шура. — А в чем дело?
— На Цыганском дворе шоферы пьют. Говорят, что водку им дали вы. Профилактически.
— За эти слова морду бить надо! — возмущенно крикнул Неуспокоев, глядя через раскрытую дверь на Бориса. — Что вы морщитесь? С этими людьми нельзя быть чересчур интеллигентным. Здесь попроще, погрубее, похамоватее надо!
— Идите, разберитесь, — строго сказал прорабу Егор Парменович. — Морду бить, конечно, не рекомендуется.
— Я вас провожу, — накинула Шура на голову-платок.
Прораб молча, сердито оделся.
— Мне бы только узнать, кто распускает про вас эту грязную клевету! — зловеще выдвинул он подбородок. — Рывок у меня сто десять, между прочим, а жим….
Он не кончил, увидев испуганное лицо Квашниной, и весело засмеялся:
— Александра Карповна, я же шучу. Морду надо бы набить, но этика не позволяет.
Он погладил руку Шуры, лежавшую на его руке, и они вышли из автобуса. Девушка сразу запела верным, но слабым и старательным голоском:
Что так сердце, что так сердце растревожено, Словно ветром тронуло струну…Неуспокоев подхватил нестерпимо задушевным баритончиком:
О любви немало песен сложено, Я спою тебе, спою еще одну.Но песня что-то не получилась, они замолчали. Шура смеялась волнующе и призывно. Так девушка смеется, когда рядом мужчина, который ей нравится. Потом песня наладилась, полилась легко и счастливо, и два голоса — слабый, несмелый, и уверенный, торжествующий, словно обнявшись, уходили все дальше и дальше в степь. И с тоской Борис подумал, что там, в степи, под луной, сильные мужские руки обнимут покорные девичьи плечи.
Из-за автобуса неожиданно выскочили Воронков, Бармаш и Полупанов. С ходу, перебивая друг друга, они заговорили возбужденно:
— Это не дело, товарищ директор!.. Для целинника дисциплина первее всего, а на Цыганском дворе буфет с водкой открылся!.. Шоферня пьет.
— Знаю! — круто осадил их появившийся в дверях Корчаков. — А зачем вы сюда прибежали? Жаловаться? Силенок не хватает самим прекратить безобразие? Быстренько катайте обратно на Цыганский двор. Туда пошел дежурный по колонне, прораб Неуспокоев. Ему этика хотя и не позволяет морду бить, а вы все же последите за ним. Одерните, в случае чего.
Шоферы повернулись и побежали, но
— Воронков, погоди!.. С прорабом пошла наша докторица Шурочка. Ты и за шоферами последи. Не ушибли бы ее. А то ведь у вас, шоферни, к каждому слову такая приправа!..
Шоферы ушли. Егор Парменович остался стоять в дверях автобуса. Задумчиво поглаживая усы, он глядел в конец колонны, где варили что-то автогеном. Будто рядом разлетались широким веером и гасли на лету ослепительно-голубые искры.
— Не спится людям, — тихо сказал он. — Да разве заснешь….
Глава 10
Садыков проверяет топографию верблюдом
О степи грустно свистнул суслик. Значит, начинается рассвет. Борис проснулся, дрожа от холода. Он ночевал на Цыганском дворе. В оконные проемы бывшего трактира смотрело безотрадное утро. В степи было серо, скучно и тесно от тумана, закрывавшего горизонты.
Взяв умывальные принадлежности, Борис вышел в степь. Услышав на озерке плеск, остановился. Мефодин, голый до пояса, горстями плескал ледяную воду на лицо, на грудь, на бока. От белого мускулистого его тела вился тонкий розоватый парок. Утираясь, он спросил хмуро Чупрова:
— У вас, случаем, не найдется какой-нибудь препарат от головной боли?
— Нет. Но я попрошу у доктора.
— К докторше я и без вас дорогу знаю, — грубовато бросил Мефодин и ушел.
Когда колонна тронулась, поднялся ветер, степь зашумела широким океанским гулом, неподвижно стоявшие на востоке облака начали свою кочевку, а из жемчужного тумана встало красное дымящееся солн це. И снова древняя Сары-Арка, по-кошачьи выгнув спину, качала машины, как на мягкой волне. По степи бежали тени от облаков, и когда машины догоняли их, сразу становилось сыро, прохладно, сумрачно, а совсем рядом сияла веселая солнечная даль.
Мефодин упорно молчал, хмурился и делал вид, что внимательно всматривается в ветровое стекло. Борис понимал его настроение и не пытался заговорить. Он вздрогнул от неожиданности, когда Мефодин громко и, как показалось Борису, с вызовом спросил:
— Ребята говорят, будто вы первый доложили начальству о нашей пьянке. Это верно?
— Верно. Я первый сообщил. Дальше?
— А что дальше? Правильно сделали, — перевел Мефодин взгляд на Бориса. В глазах его не было ни злобы, ни вражды. — Садык-хан хотел меня с машины снять, да запасных шоферов нет. А если бы снял, вы довольны были бы?
— Доволен не был бы, но согласился бы, что Садыков поступил правильно.
— Смотри, какой правильный человек! Принципиальный! — уголком губ усмехнулся насмешливо Мефодин.
Чуточку обидевшись, Борис отвернулся к окну. Справа, на юге, открылись горы, невысокие и островерхие, как брошенные казахские шапки. По их направлению чувствовалось, что они подходят к дороге под острым углом и где-то соединяются с ней. Но ничего интересного в них пока не было, и Борис откинулся на спинку. В кабине было уютно. Тихо, монотонно, как колыбельную, пел мотор, в ящике под сиденьем позвякивали инструменты, и Бориса укачало.