Второе посещение острова
Шрифт:
— О’кей, Владимирос! – он стремительно направился к кухне. Бородач с газетой и молодой человек за стойкой, улыбаясь, наблюдали за нашей встречей. Я кивнул им, словно старым знакомым. Вышел наружу, выбрал самое тенистое место, опустился лицом к морю у столика в кресло с подлокотниками.
«Бедный Гришка! – подумал я. – Таскает мальца в самую жару…»
На выгоревшей синеве не было видно ни одного пловца, ни одного судёнышка. Лишь далеко–далеко миражом в солнечном мареве маячил островок. В мою бытность необитаемый, купленный про запас каким-то арабским шейхом.
— Гип–гип ура, Владимирос! – Дмитрос подошёл с большим чёрным подносом, уставленным блюдами, ловко сгрузил их на столик. – Джин–тоник? Виски?
— Джус! Ориндж вид айс! – выдохнул я.
Запечённое мясо ещё шкворчало на тарелках, окружённое помидорами и стручками зелёного перца. Два широких бокала, доверху заполненные креветками под майонезом, вазочка с матово–чёрными маслинами. Еда была замечательная.
Вскоре Дмитрос появился с подносом, на котором стоял высокий стакан апельсинового сока, где бряцали кусочки льда, бутылка виски «Белая лошадь», два стопарика.
— Гуд? Хо–ро–шо?
— Гуд, – допив сок, я перевёл дыхание и вытащил из кармана измятый конверт с подарком.
Я знал, что семейство Дмитроса, состоящее, кроме него самого, из двух сестёр и матери, владеет этим самым кафе–баром, отелем, шикарным магазином «Грундик», где можно было купить любые электротовары, а так же фермой для выращивания барашков. Держит капиталы в английском банке. Что я мог ему подарить? Это была такая же проблема, как с Константиносом.
Не чая ещё раз когда-нибудь попасть на остров, я все эти годы всё же собирал при случае то, что, помнится, занимало Дмитроса.
И вот теперь он со страстью коллекционера перебирал вытряхнутые из конверта на стол бумажные деньги – десятку с изображением Ленина, двадцатипятирублёвку с тем же изображением, царскую пятёрку времён Николая Второго, украинскую гривну, тенге какой-то из суверенных среднеазиатских республик, белорусский «зайчик»…
Потом Дмитрос стал разглядывать монеты времён советской власти, теперешние российские, дореволюционный серебряный гривенник, серебряный полтинник двадцатых годов с изображением полуголого кузнеца, замахнувшегося молотом на что-то лежащее поверх наковальни.
Очень хотелось есть, но приступать к обеду в одиночку было неудобно. Я взял «Белую лошадь», чтобы наполнить стопарики, и заметил, что, может быть, самый главный подарок закатился за вазочку с маслинами. Это был почерневший екатерининский пятачище тысяча семьсот какого-то года.
— О–о! – застонал Дмитрос, разглядывая корону на монете, вязь старинных букв. – Эвхаристо, Владимирос!
Только мы чокнулись, выпили, приступили к еде, как на набережной появилась направляющаяся в нашу сторону процессия. Какая-то женщина с укреплённым на бамбуковой палочке американским флажком подвела к двери бара человек двадцать отдувающихся от зноя пожилых туристов.
— Вейт! Жди! – вскочил с места Дмитрос. – Бизнес есть бизнес.
Я доел свой обед. Переместился с креслом в убегающую тень – солнце стало клониться к отрогам гор, за которыми находился мыс Канапица–бич, вилла Диаманди. Стали появляться люди. Загрохотали металлические шторы вновь открывающихся магазинов. Из дверей кофейни для пенсионеров потянулись жалкие, скрюченные профессиональной болезнью рыбаков – ревматизмом, фигурки с палочками.
Я поневоле втянул голову в плечи.
Тогда, в мой последний вечер пребывания на острове, ледяной февральский дождь сёк беспокойное море, эту самую набережную, казалось, качавшуюся под ветром в отблесках фонарей. А быть может, она качалась от того, что я подвыпил на проводах, устроенных мне Никосом, тем же Дмитросом и Манолисом – начальником полиции порта. Рано утром я должен был покинуть остров на громадном судне–пароме. Завершался неповторимый период жизни…
Старикан в бушлате, морской фуражке с треснувшим лакированным козырьком остановил у кофейни пенсионеров.
— Мистер, товарищ! – он цепко ухватил меня за локоть, отворил дверь и впихнул в набитое людьми помещение.
Я уже не раз видел этого старика в фуражке. Солнечными днями он со своими приятелями грелся на стульях у стены кофейни, издали наблюдая, как я ловлю рыбу с пирса.
Остров невелик. В зимний сезон туристов на нём не бывает. Все знали, что здесь появился человек из России, и этой компании тоже хотелось со мной познакомиться, посудачить… Не то, что я пренебрегал ими, но как-то не получалось.
И вот, словно предчувствуя мой отъезд, он меня подцепил.
…Там было человек сорок. Укрытые от непогоды, они галдели в табачном дыму под тусклыми лампами, сражались в домино, шлёпали по столикам картами, одновременно поглядывая на экран телевизора. Шла трансляция футбольного матча.
При моём появлении галдёж прекратился. Я был усажен за один из столиков. Мой старикан, по пути собирая деньги у приятелей, стал протискиваться к стойке буфетчика. Телевизор был выключен.
Бутылка узы – ужасающей греческой водки с анисом, салатик из огурца и редиски, ломтики нарезанного сыра и кофе оказались передо мной. Я чувствовал себя, как на сцене.
Прибой английских, греческих, итальянских и даже русских слов обрушился на меня. Публика просила, требовала, чтобы я рассказал о том, как и почему оказался здесь, о России, о Горбачёве и Ельцине, разъяснил, какую пенсию получают в России рыбаки…
Выяснилось, почти все они – бывшие коммунисты. Всю жизнь с надеждой смотрели на Советский Союз.
Сложно было отвечать на их вопросы. Стыдно говорить о теперешнем состоянии моей родины.
Объяснял им, что это они, греки, изобрели демократию, что российскому демосу она тяжело даётся.
Постоянно кто-нибудь подходил к столику. Мой старикан в фуражке наливал из бутылки каждому в рюмочку. Каждый хотел чокнуться со мной. Бутылка быстро опустела. Тогда я сам купил у буфетчика две литровых бутылки вина, выставил их на стол.
Произошло, как говорится, оживление в зале.
И вот тогда мне пришла в голову дикая мысль хоть как-то утешить этих людей, спеть им песню. Тем более, кажется, самое распространённое здесь мужское имя – Константинос, то есть Константин, Костя.
«Шаланды полные кефали В Одессу Костя привозил, И все биндюжники вставали. Когда в пивную он входил.»