Второе рождение Жолта Керекеша
Шрифт:
– Когда же, по-твоему, его пьют?
– Вечером.
– В этом вопросе я с тобой не согласен.
– Щенок ты нахальный! – вскричал дядя Тибор, но гнев его в тот же миг остыл. Он взглянул на часы и неловко потоптался на месте. – Послушай, Жолти, разве сегодня праздник?
– Конечно. Великий праздник.
– А колокола не звонят, – сказал старик с удивлением и стал шарить рукой по столу, отыскивая очки.
– Вон, выглядывают из твоего кармана, – подсказал ему Жолт.
– Кто выглядывает?
– Никто, –
Старик беспокойно тыкался из угла в угол, стараясь выяснить обстановку прежде, чем он окончательно осовеет. Он прислушивался к звукам на кухне и размышлял вслух:
– Колокольный звон отменили. Раньше колокола гудели весь день. Но ты этого, конечно, не помнишь. Какой же праздник сегодня?
– Никакого.
Тибор с живостью обернулся:
– Ты не врешь? А как же школа?
– Я заболел.
– Неужели? – испуганно спросил Тибор. – А мне никто ничего не сказал.
– Но массаж я тебе сделаю, не волнуйся.
– Не надо массажа, – сказал растроганный Тибор. – Ты милый, ты просто бесценный мальчик, вот что.
– Сколько же я приблизительно стою? Ты можешь это определить? Ну-ка, хорошенечко посмотри! – сказал Жолт и поправил очки на расшитом лиловыми прожилками носу Тибора.
– Что? – спросил Тибор в полном смятении. – Сколько? Ну, сколько же… Как это можно определить? Определить можно только цену лошади.
– Ну и как, кто стоит дороже: я или лошадь?
– Конечно, ты стоишь дороже! Гораздо дороже! – озадаченно сказал Тибор. – Что за вздор!.. Но я хотел тебя о чем-то спросить… А-а, знаю. Что стряслось с тобой, Жолти? Вот о чем я хотел спросить.
– Желудок болит. Как будто внутри у меня взорвалось полкило динамита. Вообрази только. Тибор. Я подыхаю!
– Что за выражения! «Подыхаю»!
– Так я и знал. Тебя интересует не то, что я подыхаю, а только выражение «подыхаю». Как посмел я такое сказать! А я действительно подыхаю.
– Не говори глупостей, Жолти!
– Послушай, Тибор, а где тот козленок?
– Зебулон? В холле. Мне кажется, что он там.
Жолт вскочил и вышел в холл. Щенок лежал на отведенном ему месте и жевал рукав пуловера. Часть выдранной пряжи он проглотил, остальное расплевал по паркету.
– Обедаешь, лопоухий?! Если хочешь, пойдем погуляем.
Щенок перестал жевать, положил черную голову на передние лапы, белки его глаз встревоженно засверкали.
– Ну, иди! Иди ко мне, Зебу!
Зебулон, очевидно, истолковал его зов по-своему: он вытянул задние лапы и с неописуемо покорной мордашкой подполз на животе к Жолту.
– Пресмыкаешься, как истинный раб. Кто же так делает, Зебу! Ну ладно, глупыш! – говорил Жолт, тронутый буквально до слез.
Он сел на пол и окончательно поразился: Зебулон бросился к нему со всех ног и стал бесстрашно покусывать его руки. Он вертелся, как вьюн, а потом, совсем ошалев от радости, захлопал большими лапами по джинсам Жолта.
– Как кошка! – воскликнул Жолт.
Зебулон с неуклюжей нежностью подергал его за рубашку, и Жолт, улегшись на ковер, стал подбивать щенка на борьбу. Они резвились, барахтались, и вдруг в какой-то момент Жолт почувствовал в горле странное щекотанье. Он опустил голову, прижал кулаки к глазам и неожиданно для себя громко, с облегчением разрыдался. Щенок отскочил в сторону, озадаченный необычным звуком рыданий, потом, косолапя, обошел вокруг Жолта и влажным носом ласково ткнулся ему в лицо.
В это самое время вошла Беата и, увидев в полутемном холле брата, радостно закричала:
– Чао, Жоли, чао!
Она опустилась на колени и обняла его за шею.
– Перестань, – буркнул Жолт, заставляя себя обозлиться.
– Господи, Жоли, ты плачешь! Так тебе больно?
– Зверски больно, старушка. Но уже проходит. Теперь почти совсем прошло.
– Бедненький! – проникновенно и с жалостью сказала девочка, снова нежно обняла брата и прижалась лицом к его лицу.
– Хватит, Беата. Какого черта ты все обнимаешься?
– Но я же тебя люблю! – сказала Беата.
– Всех ты любишь и всех немедленно ставишь об этом в известность! – проворчал Жолт и захлопнул ногою дверь.
В холле стало темно.
– Да, – сказала Беата счастливым голосом.
– Ну и политика, лучше не надо, – сказал Жолт.
Он вытер глаза, и опять ему захотелось плакать, но он удержал подступавшие к горлу слезы.
– Совсем не политика, – сказала Беата, прижимаясь русой головой к лицу Жолта.
Жолт подул на ее волосы.
– Ольга меня спросила: ты и в самом деле счастливая?
– Какая Ольга?
– Ты не знаешь ее. Одна девчонка с собакой.
– С собакой?
– Ага. Послушай, Беа, я буду натаскивать Зебулона,
– Ладно, – согласилась Беата. – Но сейчас его надо вывести… Я…
– Вечно ты его тащишь! Все, наверное, покатываются со смеху.
– А вот и нет. Всем как раз очень нравится. Зебулон ведь красавчик. Можно мне его вывести?
– Веди. И будь счастлива.
– А я и счастлива, – сказала Беата.
– Тебе дали хорошее имя. А мое вот совсем ничего не означает.
– Означает.
– Что?
– Тебя. Оно означает тебя, – сияя, сказала девочка.
– Глупости, – уныло обронил Жолт, прижимая руку к задергавшемуся желудку.
– У тебя совсем белое лицо, – с тревогой сказала Беата.
– А каким оно должно быть? Черным, что ли?
Жолт скрипнул стиснутыми зубами, и сквозь них просочился странно тоненький свистящий звук. Он ненавидел, когда его страдания моментально отражались на физиономии.
– Ляг, Жоли! Магда звонила в школу и сказала, что ты болен.