Второй фронт
Шрифт:
— Здравствуйте, Татьяна Михайловна! Прошу познакомиться — моя жена Мэри Васильевна.
— Очень рада! — сказала Татьяна, незаметно оглядев Мэри и подумав: «Разряженная кукла». Представила Егора. Все пожали друг другу руки. Мэри чуть не вскрикнула от рукопожатия Егора и выдернула свою хилую руку из его шершавой ладони, подумав: «Это — дикий медведь, а «красотки» надо опасаться…»
Колесников, пожимая сильную руку Егора, отрекомендовался:
— Федор Степанович, главный инженер завода имени Куйбышева.
— Егор!
Колесников, отлично одетый, хорошо выбритый, с зачесанными назад каштановыми волосами, с седой прядью посредине головы, был выше Егора, стройней, и его красивое лицо дышало довольством и самоуверенностью. Но едва он взглянул в синие, манящие глаза Татьяны, его охватила какая-то робость.
— Вы вовремя пришли, Татьяна Михайловна, — заговорил он, стараясь завести общий разговор. — А вот директор опаздывает… Мы ждем его уж давно.
Раздался звонок.
— Пожалуй, пора в зал, — сказала Татьяна, желая прервать нескладывавшийся разговор и стремясь побыстрей увести Егора.
— Да, да, пожалуй, идите, Татьяна Михайловна, а мы еще подождем, — сказал Колесников, уступая дорогу… — А впрочем…
В этот миг жена острыми ногтями впилась ему в руку…
— Впрочем, идите, мы еще увидимся…
Театр был небольшой, но уютный, как многие старые провинциальные театры. Татьяна и Егор уселись в ложе первого яруса у самого барьера.
Сияние люстры, оживленные лица принарядившихся женщин, запахи духов и пудры, легкая театральная сутолока и ожидание спектакля, переносящего в другой мир, заставляло радостно трепетать сердце Татьяны, с детства любившей театр.
Егор ничего этого не чувствовал, а лишь с любопытством оглядывал рассаживавшихся людей и ждал, когда поднимется занавес.
В одиннадцатом ряду в проходе поднялся какой-то верзила и стал упорно смотреть в ложу, где сидела Татьяна.
— Товарищ, сядьте, вы мешаете, — сказали сзади. Верзила отмахнулся и вдруг, сложив ладони рупором, закричал: — Егорка! Егор!
Егор поднял глаза и, увидев здоровенного парня, сразу узнал своего товарища по финской войне, Ваську Логинова, и тоже закричал:
— Васька! Неужели ты?
— Я, я! Егор! — крикнул тот и, подбежав к ложе, обхватил Егора длинными, сильными руками.
— Дружище! Жив! Вот встреча!
Все в зале сосредоточили на них взгляды. Татьяна встала и чуть отошла в глубь ложи. Верзила, отпустив Егора, вдруг заметил ее…
— А, Татьяна Михайловна, здравствуйте! Вы как же тут?
— Это моя жена! — сказал Егор.
— Брось разыгрывать, Егорша. Это наш инженер! Еще на малинском работала.
— И моя жена!
Васька, приоткрыв рот, взглянул на Татьяну и развел руками.
— Ну, знаешь…
В этот миг убавили свет. На верзилу зашикали.
— Ладно, потом… — сказал он и ушел на свое место…
Первые звуки оркестра насторожили Татьяну. В них послышался колокольный звон набата, тревожные ноты молебствия и потом словно бы плач. Она узнала «Торжественную увертюру 1812 год» Чайковского.
Щемящие, хватающие за душу звуки постепенно сменились светлой, жизнерадостной мелодией «Как у наших у ворот». Татьяна просияла. Но вдруг в звуки этой русской отрадной песни стали вторгаться четкие, рубленые ритмы Марсельезы, все оттесняя и заглушая русскую мелодию. «Французы идут», — прошептала Татьяна чуть слышно и замерла.
Но вот началась борьба русской мелодии с французской, появились мажорные, нарастающие, все заглушающие звуки. И вдруг уже не Чайковский, а Глинка победно зазвучал в оркестре. «Славься, славься великий народ!»
И только стихли эти призывные звуки, поднялся занавес, и все ахнули, увидев выстроившееся русское войско, сливающееся с бесконечными шпалерами войск, искусно написанными декоратором. На переднем плане стоял Кутузов, окруженный офицерами.
Грянули аплодисменты, и под их утихающий гул начался спектакль.
Егор, скучавший во время увертюры, вдруг подвинулся к Татьяне и взял ее руку в свои. Все, что происходило на сцене, было так близко, так созвучно их чувствам, что они сидели, затаив дыхание. Впрочем, то же было и с другими…
Спектакль шел без антракта, больше часа. Лишь потом опустился занавес и зажегся свет.
Татьяна, глубоко вздохнув, посмотрела в зал и счастливо улыбнулась. Вдруг ее взгляд упал на лежавшие на плюшевом барьере ложи руки Егора. Они были в мозолях и ссадинах, и вокруг ногтей виднелись тонкие черные обводы из въевшейся в тело железной пыли.
В другой обстановке она сама взглянула бы на эти рабочие руки с гордостью и даже припала бы к ним губами, но теперь она вдруг почувствовала на себе чей-то упорный взгляд. Осмотрелась и увидела, что из противоположной ложи на них смотрит в бинокль жена Колесникова. Татьяне вдруг показалось, что она рассматривает руки Егора и что-то говорит мужу.
Татьяна вспыхнула и тронула Егора за локоть:
— Пойдем в фойе, Егор. Мне хочется пройтись.
Егор, поднявшись, повернулся к двери. В этот миг Колесников слегка кивнул Татьяне, как бы говоря: «О, как бы я хотел быть в эту минуту с вами…» Татьяна, уловив и поняв этот взгляд, отвела глаза и тоже поднялась.
Вдруг прозвенел звонок и погас большой свет. Все сели на места. Спектакль возобновился и продолжался без антрактов. Зрители сидели недвижно, жадно ловя каждое слово… Но когда Кутузов закричал старческим голосом: «Да нет же! Будут и они жрать лошадиное мясо!» — зал, дрогнув, зарокотал, загудел от яростных аплодисментов и криков восторга…