Второй раунд
Шрифт:
Однажды меня арестовали. Я получил красный треугольник [29] , и начались мытарства по тюрьмам и лагерям. В сорок втором году в Заксенхаузене я снова встретился с Циске. Он меня не узнал, но следы его внимания я ношу. — Енок постучал пальцем по вставным зубам. — Этим я целиком обязан ему. «Заика» был свиреп — участвовал в расстрелах, избивал заключенных. А перед концом войны исчез. И вот, благодаря вам, мы знаем, что он жив и где искать его. Немало людей, узников Заксенхаузена, смогут засвидетельствовать преступления Циске…
29
Метка, по которой отличались политические узники гитлеровских лагерей.
Енок замолчал, задумался. «Сколько же перенес этот не старый еще человек, — думал Фомин. — И пронес сквозь ужасы гитлеровских застенков чистоту сердца, верность коммунистическим идеалам. Хорошо, что судьба этой части Германии находится теперь в надежных руках».
— А кто второй? — спросил после некоторой паузы Енок.
— Отто Мюллер, бывший железнодорожный служащий. Его семья живет, если данные точны, в Стендале.
Енок сделал пометку в блокноте.
— Спасибо, геноссе Фомин. Мы тотчас же ими займемся. Вы сейчас оказываете нам огромную услугу, помогая установить, где находятся чины, подобные двум этим преступникам. Ведь мы практически только учимся вести борьбу с ними, наши органы безопасности, так сказать, в младенческом возрасте. Но все впереди…
— Браво, девочка, браво! Вы не только хорошая певица, но и прирожденная актриса. Это вам, — Лютце протянул Лотте букет роз и открыл маленькую черную коробочку, в которой соблазнительно светился аметистовым глазом золотой перстенек.
— Ну что вы, право. Все произошло само собой. И мне действительно стало плохо. А господин Денисов оказался рядом…
Только теперь до нее дошел смысл слов Лютце. Значит, за ней следили?
— Не скромничайте, Лотта. Расскажите-ка лучше, о чем вы говорили?
— Он мне помог добраться до скамейки, посидел рядом, пока мне не стало лучше. Был внимателен и любезен. Я сказала ему, что пою в джазе и пригласила его посетить наше кафе. Он скоро ушел к своей группе. Все.
— Для начала неплохо. Надеюсь, он выполнит свое обещание. И тогда, Лотта, вот тогда проявите побольше настойчивости. Предложите ему свои услуги — покажите город, памятники. Постарайтесь ему понравиться.
— Если такая возможность представится… — пробормотала Лотта.
— Все в ваших руках, дорогая. Но только… — Лютце нехорошо улыбнулся, — только не вздумайте увлечься всерьез. Это не входит в мои планы. Вскружите ему голову, чтобы он по забыл все на свете. Ясно?
Лотта обреченно кивнула. Она не услышала, когда Лютце ушел. Стояла у окна, уцепившись в штору и ничего не видя перед собой, думала, что такой человек сдержит свое слово и не замедлит привести угрозу в исполнение. И конечно, интерес Лютце к Денисову вызван враждебными намерениями. Что же делать? Что?
«Лишь бы только пришел этот Денисов, а там, а там она знает, что надо делать», — наконец Лотта стряхнула оцепенение, поборола в себе чувство страха.
Утром на письменном столе Фомин обнаружил записку дежурного: «Вышпольский просится на допрос».
Любопытно, что он надумал? Распорядился привести арестованного.
— Тысячу раз был прав господин оберст, когда упомянул здесь о парадоксах, — явно заранее подготовленной фразой начал Вышпольский.
Капитан еще отметил про себя, что арестованный употребил слово «господин оберст». Это было уже что-то новое.
— Вы будете рассказывать. Так я вас понял?
— Да.
— Пожалуйста.
Фомин разложил перед собой листки чистой бумаги.
— Весной сорок первого года при зачислении меня в «СС» врач, делая наколку, говорил: «Эта буква может спасти вам жизнь, если в случае ранения нужно будет срочно переливать кровь». На самом деле эта буква послужила лишней уликой к моему разоблачению, к тому, чтобы из меня вообще была выпущена кровь. Парадокс? Да, я буду говорить только правду.
Произнося и эту, видимо, не раз обдуманную в камере фразу, Вышпольский ловил глазами взгляд Фомина, пытаясь угадать по нему, как реагирует капитан.
— Я уже обращал ваше внимание раньше и повторяю, что только чистосердечное признание может облегчить ваше положение. Предупреждаю, теперь вам поверить труднее вдвойне. Вы сами к нам пришли, чтобы запутать, обмануть нас. И вы же хотите в чем-то убедить меня. Не запутайтесь еще больше. Мой вам совет.
— Мне трудно объяснить, господин капитан. Но другого выхода у меня теперь нет. Я не имею права больше ничего путать. Я в самом деле не тот, за кого себя выдавал. В действительности я обершарфюрер [30] дивизии «Викинг» Фридрих Мария Курц. Родился в двадцать первом году в Дюссельдорфе, там и сейчас живут мои мать и сестра. В конце тридцать девятого меня взяли в специальное офицерское училище. Закончить его не пришлось, выпустили досрочно в конце сорок второго, присвоили звание обершарфюрера. Прибыл под Сталинград. Командование бросило нас — несколько полевых батальонов — для борьбы с партизанами, поэтому в окружение и плен с армией Паулюса не попал.
30
Звание в войсках «СС», равное фельдфебелю.
В конце сорок третьего года меня тяжело контузило. После госпиталя оказался в специальной команде аэродрома под Лейпцигом. Там я пробыл до конца войны и попал в плен к американцам…
— Как же вы стали агентом английской разведки?
— После лагеря, когда вернулся домой. Надо было что-то делать, помогать семье, а специальности нет. Угодил в ганноверскую тюрьму. Там меня и нашел господин Старк, — вздохнул Вышпольский. — У него прошел специальную подготовку: обучился микрофотографии, тайнописи, работе на коротковолновом радиопередатчике. Выполнял разовые поручения, и мной, вообще-то, были довольны.
— Что еще скажете про операцию «Аяксы»?
— «Аяксы», по существу, первое серьезное задание. Если бы мне удалось здесь закрепиться, я должен был найти подступы к конструкторскому бюро. Потом предполагалось, что ко мне придет человек Старка, под началом которого я в дальнейшем должен был работать. Вот все, господин капитан, и это, уже чистая правда…
— Теперь показания близки к истине. На сегодня довольно. А чтобы не скучать до следующего свидания, припомните пункты, где действовало ваше подразделение. Я имею в виду главным образом территорию Советского Союза…