Второй раунд
Шрифт:
— Геноссе Фомин?..
— Да, фрейлейн Августа, это я. — Фомин узнал голос секретаря Енока.
— Минутку. Соединяю с оптаилюнглатером [31] .
И знакомый баритон Енока:
— Добрый день, геноссе Евгений. Получены сведения о Мюллере и Циске. Хотелось бы посоветоваться. Если есть время, подъезжайте.
Фомин вызвал машину и через полчаса был у Енока.
— За сутки мы кое-что успели, — раскрывая новенькую папку, сказал Енок. — Семья Циске — жена, дочь и зять живут в районе Вильгельмштадта. Занимаются огородничеством. Удалось заполучить копию текста письма, только что отправленного фрау Циске своему супругу. В нем она напоминает, что их горячо любимому внуку исполняется год. Они надеются, что дедушка сумеет приехать навестить его и привезет западные подарки. Я думаю, что Циске приедет. А это его портрет.
31
Руководитель отдела.
Перед Фоминым легла фотография человека с очень характерными приметами. Тонкая длинная шея. Непомерно широкие плечи. И узкая дынеобразная голова, словно по ошибке, попала она на эти плечи. Робко, недоуменно улыбаясь, Циске держал на коленях белый кружевной сверток, из которого выглядывало сморщенное личико ребенка. На обороте стояла надпись: «Папочке Ади [32] ».
— Какое умиротворенно-добродушное лицо у этого убийцы, — усмехнулся Енок.
— К этой идиллистической картине как нельзя кстати подходит поговорка: «Когда дьявол стареет, он становится сентиментальным».
32
Уменьшительное имя Адольф.
— Что верно, то верно, — кивнул Енок и закурил. — Теперь о нашем плане. Пусть вас не удивляет: к задержанию Циске я привлекаю много людей. Упускать его нельзя. Он опасен и может впоследствии причинить нам немало бед. Я рассматриваю его не только как агента иностранной разведки, а еще как лютого врага немецкого народа, одного из тех, кто всегда будет пакостить и мешать социалистическому развитию нашей страны. Всей страны — я имею в виду Германию в целом. Практически раскол налицо. Англичане, американцы и осмелевшие под их покровительством капиталисты западной части страны дружно поют о создании Федеративной Германии по ту сторону границы. Я помню, еще в октябре 1945 года Конрад Аденауэр заявил американскому корреспонденту: «Самое лучшее состояло бы в том, чтобы немедленно образовать из трех западных зон федеральное государство». Что ж если так случится, мы будем создавать здесь свое социалистическое государство.
Но вернемся к Циске… — Енок задумался. — Взять его тихо, без борьбы вряд ли удастся. У этого зверя клыки всегда наготове, он знает, что его ждет. Как, впрочем, и Мюллер. В архивах железнодорожной дирекции нам удалось разыскать его личное дело. Хотите взглянуть?
…Тонкая папка из твердого темно-серого картона. Вверху у самого обреза, распластав крылья, нес паучью свастику черный орел. Ниже стояло: «Энбургская железнодорожная дирекция, личное дело № 201 — Мюллер Отто». Внутри к первой странице скобкой прикреплена небольшая фотография: лысеющий мужчина средних лет с темными широкими бровями и маленькими прищуренными глазками. Над тонкогубым ртом усики а ля фюрер. Над левым карманом форменного френча значок члена нацистской партии. Дело заканчивалось приказом, в котором говорилось, что Мюллер командируется в распоряжение железнодорожного управления, на Украину. Между последней страницей и обложкой лежал листок, исписанный мелким, неразборчивым почерком, письмо Мюллера к начальнику отдела дирекции. Он сообщает, что является комендантом крупного железнодорожного узла Долгенцово.
Когда Фомин закрыл дело, Енок сказал:
— Наши коллеги из Стендаля передали, что три недели назад Мюллер был дома. Приезжал навестить мать. Окружающим неизвестны истинные причины, заставляющие его жить на Западе. Он же мотивирует тем, что имеет хорошо оплачиваемую работу. Попытаемся вывести его сюда, и не сомневаюсь, что скоро оба будут в наших руках.
— Можно будет взять ненадолго личное дело Мюллера? — спросил Фомин.
— Пожалуйста, я и приготовил его для вас…
— И еще, геноссе Енок, хорошо бы собрать на него и его родственников и знакомых подробные, характеризующие их, сведения…
От дежурного Фомин узнал, что Кторов занят и освободится не скоро. Тогда он поднялся к Провоторову и попросил его изготовить несколько копий с фотокарточки Мюллера. В секретариате посмотрел по дислокации, куда следует посылать запрос.
— Позови, как освободится, — попросил он дежурного, кивнув на дверь кторовского кабинета.
Прошел к себе и стал листать бюллетень внутригерманской информации. Содержанке его материалов перекликалось с тем, о чем только что говорил Енок. В них писалось о новых выступлениях Курта Шумахера, который все еще надеялся расколоть единство действий Социалистической единой партии Германии. Практически он играл в дудку американских и английских политиков, которые никак не хотели расстаться с идеей превращения Германии в плацдарм борьбы с коммунизмом и социализмом. В зонах по ту сторону границы буквально с первых послевоенных дней началось подавление народной инициативы создать демократическое антифашистское государство, и совсем не случайно администрация английской и американской зон так охотно пошла на их объединение в так называемую Бизонию. Бизония становилась первым рубежом восстановления вермахта, Фомин знал много фактов тому, знал, что подняли голову те, кто еще вчера боялись даже заикнуться о своих связях с нацистами. И они уже пытались навязывать людям свое мнение и даже диктовать.
Прочитал Фомин не без интереса зарубежные отзывы о деятельности советской военной администрации и о ее добрых контактах с немецкими органами самоуправления и демократическими организациями. Англичанин Гордон Шаффер, находившийся продолжительное время в советской оккупационной зоне, писал: «Между русскими и немцами сложилось подлинное сотрудничество, не такое, как между победителями и побежденными, а как между товарищами по работе». А лейбористский депутат английского парламента заявил: «Я восхищаюсь работой советских оккупационных властей, которые с такой внимательностью и с такой большой гуманностью направляют жизнь в своей зоне и предоставляют демократическим силам в своей зоне полную свободу действий. Русские генералы, стоящие во главе администрации, произвели на меня такое впечатление: это люди, полностью освоившиеся со своими обязанностями, помогающие всеми силами немецкому народу при восстановлении народного хозяйства и гордые успехами, достигнутыми под их руководством».
Дежурный, позвонивший Фомину, сказал, что Кторов, отпустив сотрудников, сразу же ушел домой.
— Эх, жалость какая. А я надеялся еще с ним потолковать. Думал поработать завтра.
— Тебе тоже давно пора отдыхать, — сказал дежурный. — Уже шесть, а сегодня суббота. Отдыхать брат, тоже нужно, а то ног поешь не будешь. Сходи лучше в кино. За мое здоровье…
— Надеюсь, найдете дорогу без меня. Счастливо, — пожелал Фомин Скитальцу и его девушке, когда они вышли из кинотеатра, и побрел по аллее.
Почему-то стало очень тоскливо. Охватило чувство одиночества. Оно приходило к нему нередко в не заполненные работой часы. И он очень, обрадовался, когда на скамейке у фонтана увидел Кторова.
— Что, не спится? Мне в вашем возрасте нужно было только добраться до постели и тогда… — Кторов присвистнул.
— Да нет, был в кино. Потом решил побродить тут.
— Присаживайтесь. Я после ужина вздремнул, да перехватил лишку. Мои спят, а я, как и вы, колоброжу. Да и вечер хорош.
Фомин сел рядом.
— Георгий Васильевич, мне не удалось попасть к вам. Я хотел…
— Стоп! Давайте договоримся — о работе ни слова.
Они посидели молча, наслаждаясь прохладой по-южному темной ночи. Ветерок обдавал их мелкими брызгами, сбитыми с водяных струй фонтана.
— Теперь бы в самый раз стаканчик — другой крепкого чая, — заметил Кторов.
— Так это же мигом. Пойдемте ко мне, и я напою вас чаем. С преотличным вареньем.
— А не поздно? — Кторов посмотрел на светящиеся стрелки часов. — Двенадцатый… Поздновато, но, пожалуй, идемте.