Второй Шанс
Шрифт:
Странностями в облике и нраве Святоша был обязан своему происхождению. Родился он в южном портовом городке. Для одной из тамошних “жриц любви” он стал тем, что в шутку называют “щедрыми чаевыми”. Судя по всему, ими она была обязана моряку-северянину, хотя никто не знал точно. Рос Святоша в борделе, где работала его мать. Он начал подавать напитки да драить полы, едва научившись ходить и говорить. Вспоминал он об этом без злости, но все же уплыл на север с пиратами, стоило только пробиться первым усам.
На память о счастливом детстве ему осталась глухота ко
Все, что хоть как-то походило на “Да я твою мать…” или “Ступай-ка в бордель и передай привет своей мамаше…”, было для него чем-то вроде сказочного зелья боевого бешенства. За это от него вполне можно было схлопотать кинжал меж ребер.
Об этом ему пришлось мне рассказать, когда после одного такого случая мы крупно влипли – он от всей своей широкой души раскатал по стене пьяного чинушу из Раллезе. Он бы его и убил, если бы не я, ибо язык у несчастного оказался на редкость длинным.
Ноги мы тогда уносили весьма спешно — и потеряли благодаря этому весьма жирный маршрут. Объяснений я потребовала уже после, чтобы разобраться, удивлена я или злюсь. Это был первый раз при мне, когда словами Святошу удалось пронять. Долго уговаривать его не пришлось.
Отчасти это объясняло и его прозвище – им его наградили товарищи по недолгой солдатской службе за необыкновенно галантное отношение к шлюхам.
— Смешно тебе, да? – осведомился Святоша, прекратив рисоваться.
— Очень, — заверила я его. – Не одолжишь сотню, а?
— Сколько? – изумленно переспросил напарник.
— Брось меня разыгрывать, а? Одолжи, ну пожалуйста.
Светлый ус Святоши, который он смазал чем-то блестящим, чтобы залихватски подкрутить, задергался и распрямился. Девушки, которых он перед этим оставил, косились на меня подозрительно и злобно.
— Зачем? – спросил Святоша строго.
— Я тебе покажу, — пообещала я. – Поверь, оно того стоит.
Святоша поглядел на меня, обреченно вздохнул.
— Погоди. Дай отлучиться ненадолго.
У нас тут с хранением денег настоящая беда. Большей частью обитатели Семихолмовья стараются их просадить поскорее оттого, что иначе их либо выбьют, либо украдут. Те из нас, кто пытается копить, имеют свои тайники, но известны они только хозяевам. Я не пыталась, а вот Святоша упорно откладывал часть из своей доли в кубышку.
Вернулся он довольно скоро – боялся, должно быть, что его спутниц успеют перехватить другие сладкоежки.
— Держи, дитя, — покровительственно сказал Святоша, протягивая мне кошелек. – Купи куколку.
— А в глаз? – благодарно спросила я, чувствуя в руке тяжесть монет.
— Лучше в нос, — посоветовал Святоша. – Может, выпрямишь.
У него самого нос был чуть кривой и с горбинкой. При мне этот нос ломали раз девять, не меньше. До меня тоже вроде бы пару раз было.
От избытка чувств я чмокнула его в давно не бритую щеку и, подбросив на ладони кошелек, взяла курс на выход. Уже на пороге я обернулась и встретила утомленный и злой взгляд одной из девушек. Святоша предпочел ее подругу. Я пожала плечами и вышла.
Коупа я застала за попыткой наполнить желудок. Он сидел за прилавком и жевал краюху хлеба с таким лицом, словно она его оскорбила лично, и теперь он ей мстит.
— Завтракаешь? – полюбопытствовала я.
— Вернулась-таки, — буркнул Коуп.
— Куда я от тебя денусь?
Оружейник снова вынес мне лук и отдал прямо в руки.
— Какое чудо, — сказала я, с наслаждением проводя пальцем по узорам на оружии. – Я, пожалуй, могла бы поверить, что он и впрямь откуда-нибудь из-за Девяти Стражей…
Сложный рисунок узора, казалось, неуловимо менялся каждое мгновение, вызывая в памяти то морские волны, то мох на мраморе. В какой-то момент я с удивлением обнаружила, что, отвернувшись, не могу вспомнить его. Появилось и тут же исчезло щекочущее предчувствие чего-то недоброго. Так лисицы, должно быть, чуют приближение собак, сидя у себя в норах.
— Тебе не жалко его продавать? – спросила я.
Мало кто знал, что Коуп, якобы презиравший всякое колдовство, в своей запираемой на ржавый висячий замок мастерской не спит ночами, пытаясь повторить на своем оружии эльфийские волшебные узоры. Клинки эльфов не нуждались в заточке и были бритвенно-остры для врагов, но безопасны для хозяев. Луки имели свойство направлять стрелы, и не совсем ясно, что прославило эльфийских лучников – мастерство или магия. Отделка лучших произведений Коупа была великолепна… но с колдовством все не ладилось. Странно думать, что захолустный оружейник сможет разгадать тайну, оказавшуюся не по зубам мудрейшим адептам Долины Магов. Но он верил в себя. Когда-то.
Я снова отвела взгляд от лука и попыталась вызвать в памяти рисунок. Тщетно. Порой видишь сон и не можешь вспомнить его поутру.
Оружейник ухмыльнулся, но как-то грустно.
— Знаешь, что, звереныш? У меня так не выйдет. Никогда, даже если я у Неба бессмертие выторгую. Не хочу на него смотреть. Да и мастера, небось, не для того его делали, чтоб он у меня пылью покрывался.
Я невольно вскинула голову и повернулась в том направлении, где за дощатой стеной, зелеными кинжалами горных елей и серыми осколками скал в вечном молчании смерти высились, устремляясь в серебряные осенние небеса, вехи эльфийских дорог – Девять Стражей, ныне пустые и забытые.
Иногда в таверне, если забредет талантливый менестрель, можно услышать старинные песни о волшебной дороге в Тсе Энхэль Асуриат, Царство Первых Лучей. Если верить им, то теперешние Девять Стражей давным-давно назывались Дорогой Зеленых Теней и, поддерживаемые неразгаданной магией эльфов, вели в их неприступное королевство.
Кто-то поет, что там, за вершинами Итерскау, Царство цветет по-прежнему, навсегда отказавшись от любой связи с внешним миром. Кто-то поет, что та единственная война, которая продлилась ни много ни мало шесть веков, все же довела эльфов до падения. Но если она была выиграна, почему Царство осталось закрыто для людей? А если нет – почему ныне живущие среди людей эльфы избегают даже говорить о нем?