Второй Шанс
Шрифт:
— Никакой, — огрызнулся Святоша. – Я сделал, что хотел, и не собираюсь ни оправдываться, ни доказывать что-то тебе или кому бы то ни было.
— А ты не думал сбежать еще раз? – поинтересовалась я.
— И куда я денусь? – Святоша пожал плечами.
Отчаяния в нем было не больше, чем во мне. В его спокойном ожидании казни мне почудился какой-то отчужденный интерес. Было похоже на то, что его уже сложно чем-либо удивить, ему скучно и откровенно на все плевать.
Камера постепенно перестала раскачиваться вокруг меня. Голова болела сильно, но времени отлеживаться и зализывать
Я огляделась. Стены были совершенно голыми и пустыми, пол тоже, на нем только лежало несколько соломенных тюфяков для заключенных. Окошка не было – видимо, тюрьма находилась в подземелье. Запустила руки в карманы штанов – они были пусты.
Святоша молча наблюдал за мной, сидя на полу, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене.
— Ты правда думаешь, что сможешь открыть замок? – поинтересовался он, когда я, явно напоминая хорька, принялась обыскивать тюфяки.
— Не думаю — знаю, — проворчала я. – Мне инструмент бы только.
Святоша пожал плечами.
— Если при тебе ничего такого не было, я помочь ничем не могу.
Я отошла от решетки, уселась на тюфяк и задумалась. Если бы нашлась хоть какая-нибудь, крохотная железка!
В пальцах я вертела длинную соломинку из тюфяка, едва не плача от бессилия. Гудящая голова была неспособна придумать хоть что-нибудь, кроме очевидного. Или невероятного — вроде идеи отдаться тем же стражникам ради свободы. Фу, гадость какая.
Святоша дремал, запрокинув голову и закрыв глаза. Он явно не собирался мне помогать. Но если он смирился со смертью на эшафоте, я — нет.
Я стала рассматривать пол за прутьями, надеясь, что кто-нибудь что-то такое уронил. Но — нет. На полу была неизвестно откуда взявшаяся луковая шелуха, мусор и чертова смрадная солома, но ничего тонкого и металлического.
От злости я хотела смять соломинку пальцами и отбросить ее. Прошло несколько мгновений, прежде чем я поняла, что с ней что-то не то. Удивленная, я поднесла ее поближе к глазам. Светлая травинка, противореча всякому здравому смыслу, была прямой, острой и твердой, как железо.
Я хмыкнула и покосилась на сокамерника. Он продолжал дремать.
Значит, снова...
Глава 4
...Где я родилась – я не помню, а где росла – предпочитаю не вспоминать. Это только на первый взгляд кажется, что тут есть какая-то разница, но результат один: говорить об этом я не люблю.
Никакой семьи у меня не водилось. Среди наироу это совершенно обычное дело — хотя бы потому, что такое дитя чаще всего получается от связи эльфийской женщины и какого-нибудь разбойника, не удержавшего в штанах непрошенную похоть. Получившееся чадо потом не нужно ни отцу — если он вообще узнает о потомстве — ни, естественно, матери, которая не испытывает ни малейшей любви к ребенку, рожденному от насилия. Откровенно говоря, я никогда не переживала по этому поводу. Все эти сказки бардов про одиноких героев, страдающих из-за того, что никогда не знали материнской любви, ко мне не относятся. Я считаю, что трудно горевать по тому, чего никогда не имел.
Так же, как и тысячи мне подобных, я жила в приюте некоторый кусочек своего детства. Правда, этот кусочек был совсем маленький: большая часть того, что я о себе помню, относится к совсем другому, несхожему с ним месту.
Мне было около шести зим, когда в приют наведались маги из долины Адемика, набирать учеников в Арэль Фир, школу магии. Им нужны были дети с талантом. Лунные Блики, как они нас называли...
Последнее, что я помню о приюте — это завистливые взгляды из-за плетня. А дальше начался… ну, если не ад, то что-то вроде.
Нет смысла описывать подробно те восемь лет, которые я провела в Арэль Фир. С учениками там не церемонились, если, конечно, не считать тех, у кого была грозная и влиятельная родня. А с таких, как я, там просто сгоняли по дюжине кровавых потов, стараясь выжать всю магию до капли, растянуть способности до предела и отодвинуть предел.
Звучит, может быть, и неплохо – в учебе легко не бывает – но еще хуже там приходилось тем, у кого ничего не получалось.
Нам объясняли, что все маги — это дети Луны. Луна одаряет нас силой при рождении, и наши способности зависят от того, каким был ее лик в момент нашего появления на свет. Не знаю, какими способностями Луна одарила нас, но все это очень походило на плохую шутку. Маги называли Луну своей доброй матерью, но для нас она была скорее мачехой. Не любящей и, пожалуй, не особенно любимой
Все наироу, принятые одновременно со мной, оказались совершенно необучаемыми. Кажется, мы все были рождены в полнолуние, но я не знаю, что это означало. Год за годом нас, объединенных в особые классы для полукровок, становилось все меньше, но я, к несчастью, продержалась долго.
Говорят, что иногда нас осеняло: кто-то сдвигал взглядом чернильницы, кто-то поджигал собственную подушку, кто-то обрушивал на преподавателя каменную статую… но чаще всего после таких событий класс снова уменьшался.
И ежедневно, ежечасно нас всех наказывали за лень. Мы без перерыва сидели и зубрили жесты, слова, символы, сутками пыталась собрать силу воли в кулак и сделать хоть что-нибудь, но все было без толку. Мы быстро все запоминали, хорошо соображали, все понимали – но сделать не могли ничего. Наши усилия были чудовищны, но никто не хотел их замечать. Мы участвовали в ритуалах для пробуждения наших способностей, мы пили отвратительные зелья и подолгу голодали. Это, кажется, тоже должно было пробудить наши силы, но оказалось бесполезно.
Никто не хотел нам помочь. Мы пытались объяснять, многие хотели просто покинуть школу, но никого из нас не слушали. Карцер, голод, розги. Меня саму несколько раз оставляли висеть на столбе за ногу вниз головой — это наказание всегда длилось не меньше девяти дней. Классы уменьшались, это вселяло в нас надежду, что однажды и мы увидим свободу, но…
Так, спустя восемь лет, я пришла в полное отчаяние. Тогда я осталась совсем одна. Последняя из четырех десятков наироу, принятых в тот злополучный год. Исчезнувшая перед этим полукровка, Маним, была моей подругой, и она даже не попрощалась со мной, покидая школу…