Второй Шанс
Шрифт:
Можно взбаламутить тучи книжной пыли, пытаясь докопаться до правды, наглотаться ею под завязку и так и не понять, что случилось. Большая часть баллад – если вообще можно на них полагаться – под грозную мелодию указывает на великую гордыню эльфов и на то, что их могущество обратилось против них. Чем не причина, с одной стороны.
А с другой стороны, попадаются всякие мечтатели, которых не устраивает такое объяснение. Если у такого достаточно покосилась башня, а жизнью он особо не дорожит, он отправляется к Девяти Стражам и пытается пройти через них. Я знала парочку
В общем, никто не может с уверенностью ответить, почему погибло эльфийское королевство. А слой пыли на этой истории становится все толще и толще с каждым веком.
Как-то раз, во время очередного похода за ушами местных гоблинов-недомерышей, мы со Святошей наткнулись на эльфийскую гробницу. Она решила обрушиться, и мы едва не разделили ложе с ее обитателями, но мне тогда удалось вынести оттуда брошку из светлого и невероятно легкого металла. Соловей, в лукавых глазах которого поблескивали розовые камушки.
Следующей ночью пошел проливной дождь. Я стояла под его струями, позволяя им хотя бы частично смыть с себя пыль и грязь пути, когда брошка случайно выпала из кармана, и дождь попал на нее. И тогда словно свеча вспыхнула посреди мокрого леса: соловей ожил, взлетел и мы со Святошей, обомлев от изумления и восторга, стояли под дождем и слушали странно завораживающую, ломко-мелодичную балладу на языке, которого и сами эльфы давно не помнят.
Когда замер последний аккорд, плоский соловей захлопал крыльями и рассыпался облачком золотисто-алых искр, что падали в мокрую траву и быстро гасли. Через миг от него не осталось и следа.
Стыдно признаваться, но я тогда расплакалась не хуже потерявшего игрушку ребенка. Что до Святоши – поначалу казалось, что этот случай никак его не тронул, но потом я видела, как он при помощи охотничьего ножа и стрелы пытается воспроизвести этого соловья из деревянного бруска, насвистывая ту самую песню.
Я и сейчас могу вспомнить ее в мельчайших подробностях, до последней трели. И каждый раз, когда я ее вспоминаю, я снова вижу черный пустой лес, белое пятно луны сквозь тяжелые тучи, тающий в холодном воздухе сноп искр, и ядовитая иголка тоски ворочается в моей груди и входит туда чуть глубже. Небо опускается ниже, и из переливающейся бесконечности превращается в глухой таз, о перевернутое днище которого я больно ударяюсь лбом.
Я бросила кошелек на прилавок, и Коуп сгреб его своей ручищей, приложив к луку два битком набитых колчана. Я повесила их на плечо и, захватив лук, сказала:
— Ну, до случая, Коуп. Радуй меня новыми плодами твоего воспаленного разума.
Коуп, чье настроение, видно, вконец испортилось, только кивнул. Когда я была уже на пороге, он меня окликнул:
— Звереныш!
Я обернулась.
Оружейник задумчиво поиспепелял меня пропитым взглядом и сказал:
— Ты эль сегодня забыла. Захвати в следующий раз, хорошо?
Это как болезнь. У этой красоты есть смертельное свойство оставаться в памяти навечно, присасываться к человеческой душе, как огромная пиявка. Словно таким образом она пытается выжить, лишившись тех, кто раз за разом воссоздавал ее делом.
Иголка в груди дрогнула, замерла. Я кивнула и вышла.
Под моими ногами обиженно захлюпала слякоть.
Глава 2
В нескольких ярдах от меня за плетнем раздавалось взбешенное кудахтанье и летели перья трактирных кур. На стрельбище никого, кроме меня, не было, и я, наслаждаясь уединением, осваивала новое оружие. Свет вокруг меня стремительно мерк, так как забитое осеннее солнце уже почти скрылось за дальними вершинами, но мне это не мешало.
Я выпускала по мишени стрелу за стрелой, упиваясь странной легкостью, с которой натягивалась тетива, и ощущала особую охотничью дрожь, когда наконечник стрелы входил в поверхность круглого деревянного бруса. Умели ж делать, черти!
Я залихватски гикнула, когда очередная пущенная мной стрела вонзилась в оперение предыдущей. Не так уж часто мне удавалось это проделать.
— Лихачествуешь?
Стремительно обернувшись, я встретила насмешливо-доброжелательный взгляд Святоши. Он стоял у бревенчатой стены, скрестив руки на груди, и рассматривал меня. Его взгляд остановился на луке.
— Так вот оно что, — в своеобразной манере растягивая слова, сказал Святоша. – Милая вещица. Я понимаю, почему ты была так взволнована.
Я кивнула и протянула лук ему:
— Хочешь попробовать?
Святоша кивнул и взял лук. Он стрелял с хищной порывистостью, словно стремясь полностью подчинить оружие себе. Выпустив с десяток стрел, он оскалился. Глаза выдавали пробудившуюся жажду охотника. Выглядело жутковато.
— Да, на такую игрушку никаких денег не жалко, — сказал он, возвращая мне лук. – Но я предпочел бы свой старый.
— А что так? – полюбопытствовала я.
Святоша пожал плечами:
— Не доверяю я таким вещам. Сколько зим он видел? Я не люблю оружие, у которого есть собственное мнение. Где Коуп его взял?
— По дешевке у какого-то гробокопателя перекупил.
— Как-то так я и думал. Подожди, оно тебе еще советы начнет давать, как целиться.
Я продолжила свои упражнения, будучи слегка обескураженной. Какое-то время я старалась ощутить это самое “мнение”, о котором сказал Святоша. Не вышло. Лук был покорен, как юная девственница.
— А я-то думала, ты сегодня будешь занят на всю ночь, — заметила я, выдергивая из мишени стрелы.
Примостившийся на пустой бочке Святоша отрицательно качнул головой:
— Я теперь на мели. Остались какие-то жалкие медяки, на пиво да на жратву.
На миг застыв со стрелой в руке, я обернулась к нему:
— Вот мрак. Извини. Я верну, обещаю.
— Забудь, — буркнул в ответ напарник, дыша на, видно, начинающие замерзать руки. Из его приоткрытых губ вырвался белесый клуб пара.