Второй вариант
Шрифт:
— Хорошо-то как… — Помолчав, добавил: — Раздражает меня многолюдие. И никуда от этого не денешься: в Крыму у нас суматошно, народ — со всех сторон матушки России, но в Константинополе, скажу я вам!..
— Да, перенаселен, — согласился Астахов. — Последнее время я, признаться, устал в Константинополе. Впрочем, недавно был в Лондоне и, представьте, тоже неуютно там себя чувствовал… — Он задумчиво посмотрел на плывшую у самого горизонта луну, вздохнул:
— Но думаю, что не Константинополь или Лондон виноваты, а русская наша натура — без России тоска везде одинаковая…
—
— Ваша семья в Константинополе? — удивился Астахов. — Давно?
— Да с конца прошлого года…
Они медленно шли по палубе. Поравнявшись с идущими навстречу женщинами, полковник Дубяго поклонился:
— Добрый вечер, Наталья Васильевна!
Женщины остановились. Миловидная блондинка, кутаясь в легкую накидку, ответила с улыбкой:
— Добрый вечер, Виктор Петрович! Вы тоже решили подышать перед сном? Красота какая! О, я не познакомила вас с моей спутницей!
Стройная шатенка, на молодом и красивом лице которой особенно выделялись большие темные глаза, протянула руку:
— Грабовская Елена.
Полковник представил Астахова.
— Вас всегда ждут пароходы в открытом море? — смеясь, спросила Грабовская.
— Надеюсь, заставил вас ждать не слишком долго? — улыбнулся Астахов и уже серьезно добавил: — Всему виной мой автомобиль — он сломался в центре города. Пока добрался до пристани, «Кирасон» ушел, Пришлось поднять на ноги пароходство…
— Кто бы мог подумать, что турки способны быть столь любезными, — заметил полковник.
— Эта любезность оплачена твердой валютой, — опять улыбнулся Астахов.
Женщины рассмеялись. Взяв Грабовскую под руку, Наталья Васильевна сказала:
— А все же спать пора, господа…
Глядя вслед женщинам, полковник спросил:
— Как вы ее находите?
— Хороша-а… — протянул Астахов.
— Нелегкой судьбы женщина!
— Да? — удивился Астахов. — И так молода!
Полковник с недоумением посмотрел на него.
— Вы, собственно, о ком? — и вдруг рассмеялся: — Я говорю о Наталье Васильевне. Обычно ее узнают. Наталья Васильевна Плевицкая — гордость России. Не знаю другой певицы, которая так тонко чувствует душу русской песни…
— Господи, Плевицкая! — воскликнул Астахов. Я ее слушал в Киеве, но, представьте, не узнал.
— Из крестьян… — задумчиво сказал полков-ник. — Теперь уже невозможно представить без нее русскую песню. Но не обрати на нее внимания никому не ведомый купчишка, не определи он ее учиться — знали бы мы сегодня эту божественную певицу? Говорят, что, слушая ее, плакал сам государь!
Помолчали.
Искры летели из пароходной трубы к звездам. Где-то в глубине парохода гудела машина, мелко дрожала иод ногами палуба.
— Пора и нам, Виктор Петрович, — устало проговорил Астахов.
— Пожалуй, — согласился полковник.
— А что с Плевицкой познакомили — весьма вам признателен.
— А Елена Грабовская?
— Мила… И тоже рад знакомству.
Они молча раскланялись и разошлись, чувствуя расположение друг к другу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В Чесменском дворце — резиденции Врангеля — внешне жизнь протекала четким, заведенным, казалось бы навсегда, порядком: к подъезду лихо подкатывали фаэтоны и автомобили, в коридорах бесшумными тенями скользили по паркету адъютанты, в приемных толпились просители разных сословий и ожидающие назначений офицеры. И только лица, особо приближенные к Врангелю, знали, что в Ставке верховного назревает крупный скандал.
Генерал Артифексов, пригласив к себе в кабинет начальника севастопольской объединенной морской и сухопутной контрразведки полковника Туманова и начальника снабжения генерала Вильчевского, говорил без той обычной уважительной мягкости, которую злые языки недоброжелателей истолковывали на свой лад: дескать, стремительное вознесение по служебной лестнице не оставило генералу времени применить иной тон в общении с теми, кому недавно он обязан был повиноваться. Как и все на свете злословия, это не строилось на совершенно пустом месте: еще два года назад Арти-фексов был всего лишь казачьим сотником. Правда, даже самые ярые недоброжелатели не могли не отдать должное уму и зоркости молодого офицера. Штабная работа на царицынском фронте сблизила Артифексова с Врангелем. В дальнейшем Артифексов по своей воле последовал за бароном в Константинополь и делил с ним горечь изгнания. Теперь Артифексов — генерал для поручений, для особо важных и ответственных поручений, — при главноначальствующем.
Однако блистательная карьера и столь тесная близость к Врангелю не вскружили голову генералу. Арти-фексов был человеком неизменно уравновешенным, и должно было произойти нечто исключительное, чтобы говорил он с такой резкостью. А произошло именно исключительное. Еще бы! Под угрозу ставилось не только его положение, но и — трудно в это поверить — доброе имя самого барона.
На имя главнокомандующего пришло из Константинополя письмо. Представитель верховного генерал Лукомский сообщал:
«Глубокоуважаемый Петр Николаевич!
Случилось то, чего я больше всего опасался и о чем предостерегал Вас предыдущим письмом: Сергеев оказался человеком в высшей степени недостойным. Здесь, в Константинополе, он показывал некоторым лицам свой проект приобретения судов флота и землечерпательных караванов, на котором Ваша резолюция: «Принципиально согласен… ПРОВЕСТИ НАДО СРОЧНО, ДАБЫ СОЮЗНИКИ НЕ НАЛОЖИЛИ РУК НА НАШ ФЛОТ».
Далее Лукомский писал: «Если это узнают те, коим знать не надлежит, может получиться скверная история…»
Уж куда сквернее! В свое бремя они спохватились, да было поздно — уже не в Крыму, а в Константинополе оказался Сергеев. Именем верховного требовал тогда Артифексов от начальника контрразведки вернуть живого или мертвого авантюриста назад, в Севастополь, вместе с документами. Но даже для Туманова это оказалось задачей непосильной. Было от чего схватиться за голову: не дай бог, дойдет до союзников злосчастный проект с резолюцией Врангеля, уже и хвататься будет не за что — не погоны, головы полетят!