Второй вариант
Шрифт:
Зал грохнул от смеха, представив щупленького киномеханика рядового Зайцева, с опаской относившегося к нахалистому Волку. Киномеханик нужен был, чтобы запустить движок аварийного освещения. Слышно было, как он пробирался к выходу под возгласы: «Ну, заяц, погоди!..»
— Есть предложение перенести собрание в связи с отсутствием света, — послышался голос капитана Пантелеева. — Возражений нет?
Комсомольцы были единодушны в своем «нет». Лишь один голос, похоже сержанта Бабушкина, неуверенно произнес:
— Продолжить собрание...
Спускаясь с высокого крыльца, Савин услышал, как Давлетов
— Доэкспериментировались вы с новым секретарем. Теперь разговоров не оберешься.
— А может, все на пользу, Халиул Давлетович?
— На пользу Пантелееву — факт для конференции...
В штабе у Савина была маленькая, похожая на чулан, комнатушка с солидной табличкой на двери: «Комитет ВЛКСМ». Он потерянно уселся за стол, переживая не за собрание, а за то, что подвел командира с замполитом. В груди копилась обида на тех, кто не внял его призыву, отмолчался. Копошились досадливые мысли про равнодушие и равнодушных, о которых какой-то умный человек сказал, что их надо бояться больше, чем врага. И еще про то, что напрасно он не послушался Сверябу и взялся не за свое дело. Ему ли призывать с трибуны, если даже связать два предложения под прицелом глаз ему тяжело? Он и на собраниях-то прежде выступал только под самым категорическим нажимом. Маялся, готовясь к выступлению, исчеркивал десятки листов, пока не отбеливал каждую фразу, не думая о том, что она выходила гулкой и пустой, как длинный коридор. А выйдя к трибуне, боялся оторваться от текста, шпарил скороговоркой и облегченно вздыхал, свалив с себя трудное поручение.
Но если сам он такой, то чего хотел от других? Это все Ароян: зажечь, поднять, уйти от словесной шелухи и лозунгоголосия, революционизировать комсомольскую работу, потому как БАМ — стройка века, принявшая эстафету первых пятилеток. Заворожил замполит, только не сказал, как это — «революционизировать»? В савинских мыслях все выстраивалось четко и гладко. А гладко не бывает, если что-то ломать приходится...
Он сидел в своей клетушке и ждал, что Ароян заглянет, захочет поговорить с ним. Но не предполагал, что тот зайдет вместе с Пантелеевым. Савин вскочил из-за стола, уступая место гостю. Тот сел, сказал Арояну «до завтра», а Савину приглашающе и по-хозяйски показал на табурет. Когда Ароян вышел, спокойно так спросил:
— Так как же получилось, Евгений Дмитриевич, что вы не подготовили собрание?
У капитана был лоб мыслителя; глубоко посаженные светлые глаза смотрели на Савина с участием.
— Я не хотел готовить собрание.
— То есть как?
— Собрания проходят бесчувственно и, кроме вреда, ничего не приносят.
— Что-то, Евгений Дмитриевич, я не слышал о чувственных собраниях.
— Они должны настраивать людей!
— Это — другое дело. Но у вас-то получилось — расстраивать. Выступающих не было, и даже проекта решения, основного ориентирующего документа, не подготовили. Вы советовались с заместителем командира по политчасти?
— Нет.
— Напрасно. Он бы уберег вас от такой партизанщины.
— Товарищ капитан, но ведь из-за проектов решения все голосуют бездумно, не вникая в то, за что голосуют. И тут же забывают, за что поднимали руку. И собрание получается, как шар: катится, а следа нет.
— Это — если плохой проект решения.
— Но они же все плохие! Даже отчетно-выборного собрания!
— Евгений Дмитриевич, вы еще делаете только первые шаги в комсомольской работе. Не горячитесь. Давайте то решение, посмотрим вместе.
Савин достал книгу протоколов, новенькую, чистенькую, передал Пантелееву. Тот сначала пробежал записи глазами. Потом сказал:
— Кое-что, конечно, здесь упущено. Но в целом решение сомнения не вызывает.
Савин слушал, как капитан зачитывал первый пункт, длинный, как товарный поезд. В нем перечислялись все документы, которыми должна в своей работе руководствоваться комсомольская организация, и в «их свете» предлагалось «всем комсомольцам повысить личную примерность в учебе, дисциплине, выполнении директивных норм, добиваться на завершающем этапе...». «Завершающий» — это выход с насыпью БАМа на Юмурчен. Только название реки в протоколе было упущено.
Зачитав, Пантелеев спросил:
— Скажите, с чем вы здесь не согласны?
— Почему — не согласен? Все правильно. Но не воспринимается.
— Евгений Дмитриевич, мы с вами говорим на разных языках. Вы считаете, что у вас в части все в порядке с примерностью комсомольцев, изжиты случаи нарушения воинской дисциплины и срыва плановых заданий?
— Не считаю.
— И правильно, что не считаете. Рота Синицына до сих пор в должниках ходит. Сколько в ней комсомольцев?
— Семьдесят восемь процентов.
— Вот видите! Если бы каждый из них показывал примерность, она бы давно была в передовых.
— Рота и будет передовой.
— Очень хорошо. Только не понятно, почему у вас вызывает сомнение этот пункт решения?
— Слова гладкие и привычные.
— Задача в том и состоит, чтобы за привычным увидеть то, что касается каждого из нас, почувствовать личную ответственность за порученный участок дела. И выполнить на своем участке обязывающий пункт решения.
— Но ведь этот пункт даже в голове не задерживается.
— А это уже зависит от степени сознательности комсомольца. И ваша задача, как комсомольского вожака, будить эту сознательность своим страстным словом, каждым мероприятием...
Беседа длилась, наверное, не меньше часа. Савин ловил себя на том, что вдруг соглашался с доводами Пантелеева. На него обволакивающе действовала убежденность, с которой тот объяснял истины вроде бы и азбучные, но и не такие простые. Но тут же Савин внутренне спохватывался и уже понимал, что не верит всей этой кажущейся правильности. Но молчал. Не то чтобы из-за нежелания перечить своему политотдельскому начальнику, скорее, не хотел обидеть его категорическим несогласием, такого опытного и доброжелательного.
— Дневник индивидуальной работы с комсомольцами у вас есть? — спросил капитан.
Ароян говорил Савину про такой дневник, но как-то вскользь, не по-приказному. Предупреждал также, что любой проверяющий будет интересоваться дневником. Но Савин не придал этому значения и не завел дневник, посчитав его делом формальным.
— Нет пока, — признался он.
— Спишем факт на неопытность, — улыбнулся Пантелеев. — Но обязательно заведите. Поговорил с комсомольцем и тут же записал: с кем, когда, о чем...