Вторжение
Шрифт:
Он давно убрал голову и не видел больше того, что происходило на веранде, но вновь появившиеся дырки красноречиво поясняли обстановку: с веранды стреляли, хотя для нижних наблюдателей люльки фуникулера казались пустыми.
«Скорее! Скорее!» — торопил Станислав Гагарин фуникулер, хорошо понимая, что еще немного — и его люлька тоже скроется за стеною дома.
И когда это произошло, он поднялся на ноги и огляделся. Пятнадцатый номер готовился пройти улицу, идущую вдоль склона горы, на которую они забирались.
Прямо под тросовыми дорожками фуникулера стоял грузовик с открытым кузовом, в котором лежали матрацы.
Вот-вот люлька с убийцей пройдет над кузовом… И Станислав Гагарин тут же разгадал будущее намерение человека в кожаной куртке.
Так оно и произошло. Не поворачиваясь к наблюдавшему за ним писателю, убийца откинул запор входной дверцы. Правой рукой он держался за верхний край ползущей вверх люльки, а в левой у него был футляр для виолончели.
Примериваясь к прыжку в кузов, пятнадцатый номер глянул вниз и встретился глазами с пристально смотревшим на него, запечатлевавшим в сознании подробности Станиславом Гагариным, который не таился вовсе, ибо понимал, что орудие убийства уже положено туда, где место для музыкального инструмента. А доставать из кармана «пушку», если она и имеется у него, белый картуз не станет по дефициту времени.
Взгляды их встретились, и тогда незнакомец, лицо которого запомнилось писателю, грустно улыбнулся и пожал плечами. Что, мол, поделаешь, и это какая ни есть, а работа…
Он подмигнул приятельски сочинителю, и ловко спрыгнул на уложенные в грузовике матрацы.
Автомобиль мгновенно сорвался с места и тотчас же исчез за поворотом.
Писатель почувствовал себя на фуникулере в прямом и переносном смысле подвешенным. Но что оставалось делать? Оставаться в люльке, мягко говоря, не хотелось.
И тут Станислав Гагарин порядком сдрейфил, прыгать вниз, на крыши или камни, было опасно: может быть, не разобьешься насмерть, но кости поломаешь непременно.
Тащиться до верхней станции предстояло несколько минут… А что если там его ждут дружки-приятели погибшего, они в трех местах продырявили железный борт его подвешенной в воздухе колыбели. И тогда… Может быть, все-таки прыгнуть?
«Торопиться не надо, — услышал он голос товарища Сталина. Время у вас еще есть…»
Приближался верхний причал. В нетерпении Станислав Гагарин распахнул дверцу, мысленно приказывая люльке двигаться быстрее, хотя и понимал, как бесполезны такие усилия в детерминированном бытии.
Тут ему показалось, что среди тех, кто стоит наверху, поджидая опустевший пятнадцатый номер, а за ним и четырнадцатый, так и поднимавшийся без пассажира, и следующий, гагаринский номер, он различает лица, сидевших еще недавно со свежим покойником за столом.
«Уповай, парнишка, на логику и здравый смысл, — мысленно твердил себе писатель. — Разве не ясно, что никак не могли эти люди подняться на верхнюю станцию фуникулера раньше, нежели прибудешь сюда сам…»
Станислав Гагарин позвал Иосифа Виссарионовича, хотелось сверить с ним собственные спасенья, но вождь не отзывался.
Тогда он посмотрел вниз и решил, что кусты, которыми зарос склон на подходе к причалу, могут смягчить падение, сыграют роль матрацев, сочинитель видел, как удачно упал на них давешний незнакомец.
Еще раз мельком взглянув наверх и вовсе отрешившись от здравого смысла и логики, уже не раздумывая ни о чем, Станислав Гагарин согнул ноги в коленях, примерился на куст покрупнее и прыгнул.
ХLI. БЕРДЯЕВ, ЛЕЙБНИЦ, СТАЛИН И ПРИМКНУВШИЙ К НИМ СПИНОЗА
После похода на ракетном корабле он снова встретился с командующим флотом. Сталин не пошел к Хронопуло и на этот раз. Беседа с Михаилом Николаевичем была содержательной и интересной, и сочинитель пожалел о том, что адмирал не сможет увидеться с вождем, который столь высокого мнения о далеком потомке быстроумного Одиссея.
И писатель, прощаясь со спутником, не знал, куда на самом деле отправится тот и каким видом транспорта, с помощью ли МПС, или прибегнет к нуль-транспортировке.
— Помните того типа в самолете? — спросил Сталин, когда председатель «Отечества» спустился в его полулюкс под предлогом выкурить сигарету. — Некий доцент Головко… Союзный лидер мафии. Я вам показывал его.
— Помню, — кивнул писатель.
— Вам придется встретиться с ним… Имейте в виду, у меня с ними лояльные отношения, и мое влияние на бандитов распространяется на вас тоже. Мафиози не причинят сочинителю Гагарину вреда, даже опекать будут.
— Предпочел бы обойтись без подобной опеки…
— Понимаю, но встреча с Головко необходима. Бандиты готовят крупную операцию, и только вы сможете ее сорвать.
— Каким образом?
— На ваших глазах в Ялте произойдут некие события, прямо скажу, нестандартного, понимаешь, свойства. Вас это подтолкнет к созданию литературного сочинения. То ли это будет приключенческая повесть, то ли сценарий фильма… Не в этом, понимаешь, суть. Но тот результат, который вы получите в финале, мы реализуем материально. Другими словами, в жизни произойдет так, как вы изобразите события в сценарии. Сорвете бандитам ихнюю, понимаешь, операцию — тоже самое произойдет в жизни.
— А если они победят?
Иосиф Виссарионович развел руками.
— Значит, победят… Но вы не оставляйте мафиози ни одного шанса. Это тот, понимаешь, случай, когда ваше перо станет орудием рока. Вернее, вы сами становитесь Роком, вершителем судьбы десятков человек.
— А если я сберегу в сценарии жизни положительных героев, не дам им умереть от бандитской пули…
— Они и в самом деле останутся живы, — заверил писателя вождь. — В этом можете не сомневаться, понимаешь… Ну что же, будем прощаться. Завтра утром я снова стану Бутом, поговорить уже не будет времени. Ведь вы хотите меня спросить…
— О Николае Бердяеве. Узнал о нем подробно относительно недавно, хотя и слыхал о том, как он разочаровался в марксизме из-за его классовой ограниченности.
— Классовая ограниченность?! — усмехнулся Сталин. — Неплохо сказано и как определение годится… В Том Мире я не общаюсь с Марксом, как-то не сложилось, не разделяю его антирусских убеждений, понимаешь… Но о классовой ограниченности марксизма не премину сказать тому же Бердяеву, с ним мы неплохо знакомы.
— Бердяев не согласен с тем, что марксистский социализм ставит класс выше личности, — заметил писатель. — В этом суть неприятия Бердяевым марксизма, он против того, чтобы считать человека исполнительно социальной функцией.