Вторжение
Шрифт:
— Оттуда и знаю, что нахожу во флотском городе сухопутный бардак! — огрызнулся Сталин. — Из вашей же лексики и почерпнул, товарищ письменник. Вам что? Нравится этот кавардак, учиненный ломехузными мудозвонами? Мне бы роту ребят из морской пехоты… Лично навел бы порядок!
— Вот будем у Михаила Николаевича завтра, вы командующему флотом и предложите сей вариант, — подзадорил писатель товарища Сталина. От невозмутимости и спокойного тона вождя, к которому сочинитель уже привык, не осталось и следа. Таким Станислав Семенович его еще не видел.
— Нет, — сказал вдруг присмиревший Иосиф Виссарионович, — к этому умному, понимаешь, греку Хронопуло я не пойду. Беседуйте с ним сами.
— Почему? — искренне удивился писатель. — Командующий Черноморским флотом — это вам не хухры-мухры, адмирал — он и в Африке адмирал. Вот бы и определили, чем он дышит. Вы ж ситуацию в Отечестве и людей его изучаете.
— Этот адмирал — прямой потомок Одиссея, того самого хитроумца, — сказал Сталин. — Ведь его вовсе не Гомер придумал. На Том Свете мы часто видимся с Одиссеем. И мне известно, что его проницательный пра-пра-пра- и так далее внук распознает в неведомом ему прежде московском литераторе Буте товарища Сталина, старого знакомца далекого предка. Хитроумность, она в генах, понимаешь, определена, а в эту науку я крепко сейчас верю, хотя прежде, в земной юдоли, и был недальновиден по отношению к теориям вейсманистов-менделистов.
Иосиф Виссарионович глубоко вздохнул, затем заговорил с нескрываемой печалью:
— Наломал, понимаешь, дров… А все от того что не смог освободиться от догматизма, не овладел диалектикой. Недостаток образования подвел. Не тем в юности занимался, понимаешь, религиозные догмы зубрил. Потом, правда, в зрелые годы пытался восполнить пробелы. Но всегда второпях, урывками, в промежутках, которые с трудом находил среди практической работы. И всегда осознавал, что недоучился… Выручали природные хватка, сообразительность, интуиция. Но эти качества без фундаментальных, понимаешь, знаний могут и подвести человека. А я был всего лишь человеком, обыкновенным смертным с присущими, как и любому землянину, человеческими слабостями.
— И грехами, — не удержался писатель.
— Верно, — согласился вождь. — Куда от них денешься, от грехов… Но тут такая закавыка, понимаешь… Поскольку умер я насильственной смертью, то грехи мои автоматически приняли на себя те, кто позаботился о преждевременной кончине товарища Сталина. Это непреложный закон, о котором надо помнить тем, кто уповает на расстрелы идейных противников.
Да… Когда освобождали вас из плена в Метафоре, я встретил сына того врача, который отправил товарища Сталина в мир иной. Именно сей отпрыск мучил вас иллюзиями, пытался заместить, другими словами, уничтожить личность Станислава Гагарина. Подполковник Дурандин мастерски развалил его пополам автоматной очередью, когда завлаб пытался убить вас, беспомощно лежащего в саркофаге Метафора.
Конечно, сын за отца не отвечает, но возмездие настигло первого не только за покушение на убийство, но и за прошлую вину папаши.
— А какова судьба самого папаши? — спросил Станислав Гагарин.
Вождь пожал плечами.
— Умер естественным путем в домашней постели, — сказал он. — И потому грехов моих он с себя никому не передал. Таким вот образом, понимаешь… Идите отдыхать. Завтра вам идти к адмиралу Хронопуло. Возьмите виноград для Веры Васильевны.
Иосиф Виссарионович подал писателю две больших кисти золотистого винограда.
Так завершился первый день их пребывания в Севастополе. Опекал их капитан первого ранга Яковлев, почти все политуправленческое начальство оказалось в отпуске. Владимир Васильевич представил им помощников — Варламова и Муравьева, присовокупив при этом, что эти два бравых фрегатен-капитана будут подменять его, ежели что…
Контакты с моряками постепенно налаживались.
На другой день, в пятницу, Станислав Гагарин увиделся с командующим флотом. Потомок Одиссея, как сказал о нем товарищ Сталин, а у писателя не было оснований сомневаться в словах посланца галактических суперсуществ, произвел на Станислава Семеновича прекрасное впечатление. Хотя у него не было недостатка в знакомых адмиралах, знавал он и прежнего, и нынешнего главкомов флота, но Хронопуло был адмирал, как говорится. Божьей милостью.
Он с пониманием отнесся к идее снять фильм по роману «Пожнешь бурю» в Крыму, при содействии Черноморского флота, и для подбора побережья, где бы следовало разместить джорджийскую ракетную базу янки, приказал выделить в распоряжение председателя «Отечества» ракетный катер.
На нем они и отправились к лагуне Донузлав, а затем к Тарханкуту и в Черноморск, захватив с собою Николая Свитенко, его оперативно разыскал все тот же деловой и крайне организованный Яковлев, подобравший им заодно и сопровождающего в походе — капитана первого ранга Тарайко.
Этот кап — раз, Анатолий Борисович, мореходский, кстати, кадр по первому образованию, и стоял сейчас в общей компании на правом борту, противоположном тому, с которого по приказу Сталина сиганул сейчас в воду давно уже переставший бояться и Бога, и Сатаны, и козней разномастных ломехузов, привыкший к экзистенциалистским вывертам собственной замысловатой судьбы русский писатель Станислав Гагарин.
…В момент падения мелькнула мысль, что сейчас он ощутит внушительный удар. Ведь катер гнали две турбины, в каждой по десять тысяч лошадей, и скоростишка у него дай Бог, приличная скорость.
Никто не пробовал выбрасываться на дорогу из машины, идущей под восемьдесят в час? Правда, вода помягче, нежели дорожный асфальт, но особо подушистой, перинной подстилающей поверхностью ее не назовешь. Но удара о нее как раз и не было.
Продолжая держать глаза открытыми, Станислав Гагарин коснулся ногами моря, и в этот момент оказался в прозрачном коконе, некоей бочке князя Гвидона. Стеклянный кокон напомнил ему тот, в котором оказался вдруг Олег Кружилин, герой романа «Мясной Бор», в самом начале атаки через лед реки Волхов. Бочка-кокон мгновенно погрузилась и стремительно понеслась под водой, явно набирая, как он успел заметить, глубину. Это успокоило писателя, да и в момент прыжка страха не было. Пришли вдруг на память латинские слова, несколько окрашенные иронией, обращенной в собственный адрес.
— Дульце ет докорум эст про патриа мори, — сказал себе Станислав Гагарин. — Сладостно и почетно умереть за Отечество… Но где же товарищ Сталин?
Он попробовал повернуться, чтобы посмотреть: не следует ли за ним его спутник. Но сделать подобное сочинителю не удалось. Стеклянный, или из чего он еще изготовлен, кокон был заполнен некоей вязкой, но прозрачной массой, которая сковывала любые движения, не позволяла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Его будто спеленали, хотя пока писатель оставался неподвижен, никакого стеснения в членах не испытывал.