Вторжение
Шрифт:
Сейчас он открыто улыбался Великому Пришельцу, задним зрением ощущая, что Тамерлан нерешительно потоптался и двинулся за председателем.
В эти мгновения ему вдруг вспомнился фрагмент из разговора на кухне, незадолго до того, как Вера позвонила в дверь.
— Вы, конечно, считаете меня жестоким человеком, — не то спрашивая, не то утверждая сказал тогда Сталин. При этом он сощурился, прикрыв смуглыми веками желто-коричневые, умеющие метать стрелы-молнии, глаза.
— Прежде — да. Разумеется, считал именно таковым, — тщательно подбирая слова, вопрос не из легких, заговорил писатель. — А потом как-то задумался, сравнивая вас с предшественниками, Иваном Грозным, например, или Романовым Петром. Ведь те удовольствие получали, причиняя физическую боль несчастным, сами любили руки приложить, лично головы резали тем, кого считали противниками, собственноручно. За вами этого не водилось, это уж точно. Ломехузы бы такой факт расписали за милую душу, а их нет, порочащих товарища Сталина фактиков.
— Нету, — согласился Иосиф Виссарионович.
— Жестокостью можно назвать ваше безразличие к судьбам тех людей, которых так или иначе задевали задуманные и претворяемые в жизнь социальные эксперименты. Это да, тут не прибавить, не убавить. Тогда необходимо уточнить выражение. Не жестокий человек, а жестокий правитель.
— Добрые правители бывают только в сказках, — расслабленно вздохнул, но тут же посуровел товарищ Сталин. — Лес, понимаешь, рубят — щепки летят.
«Да, — подумал писатель, идя к вождю, — щепок было слишком много… А что дальше? Учение ведь такое. Расточительное… У якобинцев и их приятелей — до них и после — четыре миллиона отрубленных голов».
Они сблизились, и Станислав Гагарин с достоинством, несильно пожал небольшую, как и у него самого, кисть Иосифа Виссарионовича.
— С прибытием, — просто сказал он, убирая с лица улыбку. — Необычный транспорт у вас. Мы тут больше к тарелкам привыкли.
— Нуль — транспортировка, понимаешь, — усмехнулся Сталин. — Торопился сюда, обстановка заставляет. Вот и пришлось на виду у всех швартоваться к Земле.
Он полуобернулся, махнул рукой, и «летающий подстаканник» исчез.
Писатель подумал о людях, которые идут сейчас по дороге на Власиху, видели, небось, явление вождя народу, но Сталин успокоил его:
— Я остановил для вас время, поместил в вакуум. Потому меня никто не замечает. Пройдемтесь, провожу немного.
Тамерлан, тем временем, поравнялся с писателем, но выступить вперед не решался, ждал, когда вождь обратит внимание на него.
— Знаю, знаю, — сказал Сталин, протягивая моздокчанину руку. — Земляк моего друга, хороший человек, верящий в его идеи. Не предашь «Отечество», Тамерлан? Ну, здравствуй.
— Здравствуйте, товарищ Сталин! — громче, нежели требовала обстановка, поздоровался Ходов. — Мы, осетины, верный народ. И без русских людей, без дружбы с ними себя не мыслим.
— Это верно, — согласился вождь. — Во всех Рюриковичах, после князя Всеволода Юрьевича, есть осетинская кровь. И у нашего друга-писателя тоже. Потому его и уважают в Осетии. Не покидай Станислава Гагарина, Тамерлан. Это тебе мой наказ, понимаешь…
— Никак нет! Не покину, товарищ Сталин… — Служу Отечеству! — по-строевому ответил Ходов.
— Молодец, — похвалил его вождь. — Иди работай… Мне с твоим председателем поговорить надо. Царя Российского твои деды-прадеды охраняли достойно. И не оставь они его, распропагандированные, понимаешь, ломехузами в последнюю минуту — глядишь и сложилось бы все в Державе по-иному. Ну ладно, Тамерлан, двигай на Власиху.
Часть шестая
ВСТРЕЧА С ЗОДЧИМИ МИРА
XXXVI. «ЛЕТИМ ВМЕСТЕ!»
В дверь заглянула Татьяна Щекина.
— К вам просится Бут, Станислав Семенович, — сообщила она. — Так и рвется… Хоть у порога ложись…
«До чего ж он настырный, этот Бут! — прочитал в голове у Татьяны продолжение ее мысли председатель. — Куда угодно без мыла заберется!»
В последнее время писатель стал вдруг ловить себя на том, что без особого усилия проникает в сознание работников «Отечества», да и других людей, с кем сталкивала Станислава Гагарина неоднозначная его деятельность. Усилилась эта способность после недавней встречи на бетонной дорожке с вождем.
Но Бута надо было впустить, председатель ждал от него рассказа о том, чем закончились его переговоры с моряками. Станислав Гагарин собирался лететь в Севастополь и поручил Владимиру Алексеевичу связаться с Главным штабом Военно-Морского флота и политическим управлением, попросить товарищей обеспечить их пребывание на Черноморском флоте.
Теперь он понимал, что с Бутом дал промашку. Когда тот пришел в июне с рукописью неплохого в общем-то романа, Станислав Гагарин вдруг подумал, что журналистский опыт старого приятеля, его умение общаться с сильными мира сего может «Отечеству» пригодиться. Он предложил Буту коммерческую деятельность, весьма приличное денежное содержание и поначалу тот неплохо взялся за дело. Так, по крайней мере, казалось, увы…
Теперь уже было ясно: Бут — его очередная кадровая ошибка. Нельзя брать на работу человека, который считался прежде твоим приятелем. Вы оба находились вовсе в иных отношениях, которые немыслимы в структуре «начальник — подчиненный». Да и человеческие возможности того же Бута в те времена рассматривались Станиславом Семеновичем под другим углом зрения, оценка их непроизвольно завышалась. Сейчас же, когда дошло до конкретного дела, довольно скоро выяснилось: не тянет Бут, не тот он работник, каким представлял его себе председатель.
Впрочем, свое он уже, Владимир Алексеевич, отработал и честно пребывал на пенсии, куда и следовало его возвратить. Но упрямый Станислав Гагарин все еще надеялся на чудо преображения, вот и решил взять Бута в Севастополь, там он хоть стихи матросикам почитает.
— Давайте его сюда, — сказал он Татьяне Щекиной, с которой у него тоже было не без горбушек, женщиной мнительной и, как говорится, легко возбудимой, ранимой, одним словом. С первого дня пребывания писателя в Подмосковье они жили на Власихе по соседству, самому что ни на есть — через стенку. Станислав Гагарин высоко ценил ее мужа, Вадима Щекина, полковника, офицера высокой эрудиции, надежного человека. И это уважение рикошетом обнимало Татьяну, попавшую в прежней конторе под сокращение. Выручил, так сказать, в трудную минуту, надеясь на притирку в будущем.