Вторжение
Шрифт:
Он искал стройматериалы, товары нардного потребления, одежду и обувь, чтобы сменять их на полиграфическое сырье, на типографские услуги.
Рождались самые фантастические комбинации, напоминавшие формулы органических соединений, поражавших неожиданностью сочетаний, которые должны были привести к конечному результату — выпуску книги, которую так ждали соотечественники.
Вот и сейчас, повстречав Тамерлана, писатель хотел спросить его по поводу пленки, в нее обертывали посылки с книгами, рассылаемые во все концы России, но сделать этого не успел.
Над тихой гладью пруда, несколько подсвеченном у западного берега приподнявшимся солнцем, вдруг возникло клубящееся облачко. Было оно серебристого цвета, непрозрачное, но чувствовалось, будто вращается в нем нечто.
— Ты видишь, Семеныч? — дрогнувшим голосом спросил Тамерлан.
Станислав Гагарин молча кивнул. Затем он посмотрел на дорогу в сторону Одинцова и никого на ней не увидел. Не шел никто и со стороны Власихи. Такое показалось сочинителю странным, ибо в это время суток на дорожке обязательно кто-нибудь да находился.
Сейчас они были с Тамерланом только вдвоем.
Облачко, тем временем, медленно двинулось с середины пруда к серой ленте бетона, на которой находились земляки-моздокчане. Страха у них не было, хотя некую неуютность испытывали оба, но проистекала она скорее от неожиданного одиночества, оно предвещало событие необычного свойства.
Станислав Гагарин, еще недавно обдумывающий житье-бытье «Отечества», непроизвольно помыслил, каким боком то, что они сейчас увидят, придется делам объединения, которые несколько застопорились, хотя он и смотался недавно в Питер, договорился с Яскевичем, директором «Технической книги», о заказе на шеститомный «Русский детектив», этот типографщик взялся тиражировать издание за двадцать процентов номинала.
В последнее время писатель все чаще и чаще с грустью убеждался, что Николай Юсов, получивший полную самостоятельность, употребляет ее на коммерческие операции, отдаленные — и весьма! — от добывания полиграфических материалов. Теперь Станислава Гагарина не раздражало сие так, как прежде, ибо он понял, что толку от бесконечных уговоров сосредоточиться на одной цели не будет. Коммерсанты-помощники, которых подобрал Николай, были явно не теми людьми, не фурычили они на уровне, который требовался «Отечеству».
И теперь, когда таинственное облако направлялось к дорожке, на которой они с Тамерланом стояли, Станислав Гагарин загадал: если сейчас он увидит то, что предположил сразу, пути их с Юсовым разойдутся навсегда.
Между тем, облачко опустилось на бетонную ленту, вращение внутри прекратилось, сквозь неестественную белесость стало проступать нечто похожее на телефонную будку, только не прямоугольной формы, а цилиндрической. И размеры странного сооружения были побольше. Станиславу Гагарину сия конструкция напоминала нечто, он посилился вспомнить, не вспоминалось, и сочинитель сделал шаг вперед, потом еще, обошел явно обалдевшего Тамерлана, который, тем не менее, держался как подобает джигиту, двинулся к сооружению, успев отметить его непрозрачную стеклянность, окольцованную крепкими обручами металлического свойства.
Он прошел треть пути до «летающего стакана», когда в нем оплыл овальной формы вход-выход, и в нем показался товарищ Сталин.
Хотя сочинитель и ожидал увидеть нечто в этом роде, теплое чувство возникло в нем, и Станислав Гагарин едва ли не физически ощутил, как лицо расплывается в приветливой, если не сказать радостной, улыбке.
Все эти недели и месяцы: май, июнь, июль и август, в долгом полете в Южную Америку, в Байресе и Санта-Фе, Монте-видео и Ла-Плате Станислав Гагарин не переставал думать о товарище Сталине и встречах с ним, о коротком, но так много значащем в его жизни знакомстве с вождем. Собственно говоря, и встреч-то было лишь две. Утром, 7 апреля, едва вождь прибыл со Звезды Барнарда, тогда не прошло и суток как их разлучили. И после пробуждения писателя в собственной квартире, после фантастических явей, пережитых им по злой воле ломехузов, пытавшихся заместить его личность с помощью Метафора.
Порою он перебирал записи на листках, которые набрасывал в дороге, в них Станислав Гагарин обозначал детали, их сочинитель надеялся вставить в будущий роман, который обязательно напишет, не имеет права не написать.
На листке с датой 19 мая 1990 года, с указанием времени — восемнадцать часов сорок четыре минуты — и места — Hotel «Republica» в городе Росарио — значилось:
«Сталин не одобрял, когда Берия искал компромат чересчур беззастенчиво.
— Опасный ты человек, Лаврентий, — говорил ему вождь. — Не хотел бы, чтоб именно ты занимался, понимаешь, моей биографией».
А ниже, уже 20 мая, было записано: «Трагедия Сталина — править необходимо было через посредников, а нравственные качества последних были далеки, увы, от совершенства. Неразрешимая проблема зависимости лидера от тех, кто стоит между ним и теми, кем он управляет. Управляет ли? Тема посредничества в политике».
И днем позже, у родительского дома неистового аргентинца Че Гевары в Росарио: «Встречается ли этот борец за справедливость с Отцом народов в Том Мире? Спросить бы Сталина, что думает он о кубинской революции… Судьба Че Гевары».
Он часто думал о версии Слепухина, выдвинутой в «Пантократоре», и даже взял рукопись с собою на край света, чтоб перечитать ее снова. Поднимаясь вверх по великой реке Паране и зная, что где-то к северу лежит Парагвай с его социалистическим государством иезуитов, созданным Диего де Торресом в Семнадцатом веке, с горькой усмешкой соглашался: размах эксперимента, задуманного вождем, был воистину планетарным. Ну кто, например, помнит о колхозах-редукциях иезуитского толка в Парагвае? Разве что узкие специалисты… А вот про опыт страны победившего социализма человечество не забудет.
Был записан здесь же и злой каламбур: жители города Параны — параноики. Далее следовала фраза — «Никогда не верил в вашу якобы психическую ненормальность, товарищ Сталин». Потом утверждение — «Сталин не был жестоким. Страница 85-я». Это в рукописи Слепухина, ее читал он, видимо, в этот момент.
Теперь, идя навстречу вождю, Станислав Гагарин немного удивлялся тому, неожиданно — хотя он и догадывался что так будет, верил в грядущее возвращение вождя — радостному чувству, охватившему писателя при виде Иосифа Виссарионовича.