Вторжение
Шрифт:
Молодой вождь резко остановился и отбросил сук с камнем в кусты.
«Он прав, лорд Черчилль, — подумал Сталин, отложив письмо британского премьер-министра с надписью «Строго конфиденциально». — Надо решительно подумать над тем, как ни дать объединиться немцам, ни в ближайшем, ни в более отдаленном будущем».
Станислав Гагарин вновь ощутил запах кофе и услышал голос Иосифа Виссарионовича:
— Встряхнитесь, молодой человек. Небольшое усилие, и тогда возвратитесь, понимаешь, в наш мир.
«В его мир? — испугался писатель. —
— Не означает, — услышал он. — Неправильно выразился, понимаешь… Конечно же, в ваш мир! Я его уже стал своим воспринимать.
Все еще боясь оказаться в новой иллюзии, Станислав Гагарин открыл глаза и увидел, что лежит на широкой тахте в гостиной комнате, собственной малогабаритной, тридцать девять квадратных метров, хотя и трехкомнатной квартиры.
Товарища Сталина не было видно, но писатель ощутил: вождь находится на кухне.
— Отменный завтрак вам приготовил, — послышался его голос. — Вставайте, князь, вас ждут великие дела. Далеко не каждому выпадает честь спасти Отечество!
Писателю на мгновение показалось, что если оторвет голову от подушки, то комната, в которой он проснулся, сейчас же накренится, будто его каюта на траулере «Кальмар», на котором Станислав Гагарин попал однажды в жестокий шторм в Норвежском море.
Он прикрыл глаза, почувствовал: никакого головокружения не ощутил, мгновенно внутренне мобилизовался. Собрался и рывком сел на тахте, свесив ноги, а затем и ступив ими на старенький ковер болгарского производства, который купил еще в семьдесят шестом году, когда ездил от журнала «Техника молодежи» на строительство железной дороги Сургут-Уренгой.
Чувствовалось: ему стало легко, на душе было безоблачно и покойно. На краешке сознания маячили размытые образы тираннозавра, муравья-солдата, предприимчивого вождя Рыжих Красов и партайгеноссе Сталина, сумевшего поладить с товарищем Гитлером. И воспринимал их Станислав Гагарин не как пережитое им самим, а скорее принятое в сознание со страниц прочитанного романа или считанное с машинки содержание собственной рукописи.
— Вот вы и поднялись, — послышался голос Сталина справа.
Писатель повернулся и увидел вождя в обычном его наряде, только поверх френча с накладными карманами Иосиф Виссарионович повязал фартук Веры Васильевны.
— С возвращением в родные пенаты, — сказал Иосиф Виссарионович. — Считаете мой внешний, понимаешь, вид чересчур домашним?
Сочинитель пожал небольшую кисть протянутой ему Сталиным правой руки и со смущением, к которому примешивалось легкое раздражение, хмыкнул.
— Не могу привыкнуть к тому, что вы читаете мысли, товарищ Сталин, — объяснительно сказал он. — Возникает непривычный уровень общения.
— Странно, — улыбнулся Иосиф Виссарионович. — Мне казалось, что вам по душе объясняться без слов. Сами же подчеркиваете: вы из тех, кто понимает другого с полуслова, или даже без оных.
— Верно, — согласился Станислав Гагарин. — Но вы, товарищ Сталин, куда больший дока по этой части и догадались, что у меня разыгрался зверский
— Потому-то я возился, понимаешь, все утро на кухне…
— А я думал…
— Вера Васильевна приехала? — сощурился, улыбаясь, вождь. — Пока нет. Она только приближается к Москве, и через полчаса станет на перрон Казанского вокзала. Ее встречает Юсов, привезет, понимаешь, на такси.
«А как же вы?» — хотел спросить писатель вождя, но вовремя прикусил язык, потом мысленно чертыхнулся: поскольку вопрос в голосе сформулирован, Сталину он, естественно, уже задан.
— Не надо дергаться, понимаешь, — назидательно поднял палец Иосиф Виссарионович. — Говорите и думайте свободно, не беспокоясь о том, прочитал я ваши мысли или нет. Тем более, мне давно известно: между тем, что вы думаете, и тем, что произносите вслух, большой разницы не бывает.
Садитесь за стол, молодой человек. Я приготовил для вас овсяную кашу по рецепту Веры Васильевны. Серьезную пищу принимать воздержитесь, ибо ломехузы три дня вас почти не кормили. Вы помните, кем были в минувших ипостасях?
— Смутно, — ответил Станислав Гагарин. — Но то, что я был вами, несомненно…
Товарищ Сталин мелко-мелко закашлялся. Вождь смеялся.
— Это вовсе не трудно — быть товарищем Сталиным, — сказал он, усаживаясь за кухонный стол напротив хозяина. — Каждый из нас, понимаешь, немножко товарищ Сталин. Вы ешьте, ешьте! Удалась овсяная каша? В Ином Мире я готовлю ее мистеру Черчиллю. Он же обучает меня искусству каменщика. Тут лорд Уинстон крупный, понимаешь, мастер.
— Точь-в-точь как варит моя жена, — улыбнулся писатель. — До сих пор это никому, кроме нее, не удавалось.
Сталин вздохнул.
— Что овсяная каша… Если бы мне или кому другому удавалось бы так удачно варить иную кашу. Тот процесс, за который я во время 'oно с юношеской, понимаешь, беззаветностью взялся, оказался далеко не простым, не однозначным и не всегда праведным, хотя он и казался нам таковым в молодые годы. Вот и кофе остыл… Давайте я подогрею.
«Он заботлив, как мой Верунчик», — подумал Станислав Гагарин и теперь уже без смущения увидел, что у Иосифа Виссарионовича благодарно блеснули желто-коричневые, тигриные глаза.
— Пока вы спали, я статью вашу вспомнил, — снова заговорил вождь, подлив писателю кофе в чашку. — Ту, что в «Дневнике Отечества» Второго тома «Ратных приключений». Вы о некоем сальеризме обмолвились, сопоставляя сие явление с моей личностью. В каком смысле, понимаешь, вы хотели высказаться подобным образом?
Станислав Гагарин отпил глоток кофе и отодвинул чашку.
— Как вам сказать… Теперь, после личного знакомства с вами я бы этого не написал, Иосиф Виссарионович. Конечно, вы не тот Сталин, который похоронен у Кремлевской стены, но все же, все же… А про сальеризм я написал… Ну в том смысле, что вы завидовали гению Ленина и, будучи неспособным создать нечто, свое, старались похерить все, что исходило от Старика.