Вторжение
Шрифт:
— Разве вы не знаете последних сообщений? — В голосе адъютанта сквозил упрек. Недаром его побаивались даже приближенные к фюреру генералы.
— Нет… То есть… Кое–что мне известно… — промолвил Гальдер и почему–то начал ощупывать нагрудные и боковые карманы мундира. И, чтобы не оказаться в дураках перед адъютантом, похвалился: — А я, герр полковник, условился с фюрером и получил его благословение лететь в Москву. Мог бы сесть прямо на Красной площади, да жаль, мала там площадка для посадки.
— Где же вы намерены приземлиться? — полюбопытствовал адъютант.
— Придется на центральном аэродроме. Это в районе Ходынки.
Мембрана в трубке задрожала от хохота, полного сарказма.
— Что — не верите? Есть там аэродром! — уверял генерал–полковник. Мне докладывали, его даже отчетливо видно из окон Кремля.
— Когда же вы собрались лететь?
— Я лечу завтра утром.
— Не хватало еще одного самоубийства! — выпалил полковник в самое ухо Гальдеру. Начальник штаба посмотрел на трубку, и ему показалось, что вместо слухового отверстия на него наведен ствол пистолета.
— Что же вы молчите, господин генерал? — спросил Шмундт. — Хотите быть самоубийцей или попасть в лапы большевиков?
— Перестаньте, Шмундт, язвить. Я все–таки старше вас чином, — отрезал Гальдер.
— Ну, положим, оставьте это мнение при себе! — так же резко ответил адъютант фюрера. — И то, что вы не знаете обстановки, это минус вам, начальник генерального штаба! — Последние слова он произнес растягивая, явно издеваясь.
— Обстановка мне ясна, хотя, впрочем…
— Так вот слушайте, — заговорил Шмундт. — Русские перешли в контрнаступление. Наши войска отходят. И нам теперь ничего не остается, как сообщить немецкому обывателю и нашим противникам, что линия фронта сокращается в целях эластичности…
Услышав это сообщение, Гальдер обмяк и рухнул в кресло. Его трясло, как во время приступа малярии, которую он когда–то подхватил в инспекционной поездке на болотах Польши. Вошедший офицер–шифровальщик хотел передать ему наконец полученную сводку с Восточного фронта, но смертельно перепугался и позвал из приемной адъютанта. Вдвоем они, поддерживая Гальдера за плечи, хотели положить его на диван, но в последнюю минуту генерал пришел в себя.
— Ничего, ничего, пройдет… Просто мне дурно… Переутомился. Гальдер вытер лоб и принял пилюли.
На следующий день Гальдер сделал запись в дневнике:
"7 декабря 1941 года. На фронте группы армий "Центр". Отвод 10–й моторизованной дивизии из района Михайлова (фронт группы Гудериана), по–видимому, будет иметь очень неприятные последствия.
Напряженная обстановка сложилась на северном фланге 4–й армии, на участке 4–й танковой группы. Противник сделал большой прорыв с севера на Клин. Восточнее Калинина противник также прорвал наш фронт, но этот прорыв удалось ликвидировать.
На фронте группы армий "Север". У Тихвина обстановка очень напряженная. Командование группой армий считает, что войска не смогут удержать город, и поэтому оно подготавливает отход на новый рубеж сопротивления — "хордовый рубеж".
Писал это Гальдер скрепя сердце. Не писать не мог, потому что служебный дневник требовал хотя бы приблизительной точности. Он часто пользовался донесениями, в которых тоже обходились острые углы.
А в Действительности там, на Восточном фронте, немецкую армию подстерегал неминучий разгром.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Гигантская, до предела растянутая
Германский фронт затрещал.
В военной истории нередки явления, когда нападающая сторона чем ближе стоит к победе, тем дальше оказывается от победы, и, наоборот, противоборствующая сторона, которая терпела неудачу за неудачей, поражение за поражением, становится как бы обновленной, в переломный кризисный момент копит силы для ответного удара и наносит его с такой ярой мощью, что ранее слывший непобедимым противник вынужден бежать очертя голову.
Неожиданное советское контрнаступление, начатое 5 и 6 декабря, захлестнуло весь немецкий фронт; оно вершило грандиозный военный план, созданный Ставкой для разгрома неприятеля на Московском стратегическом направлении.
Главные удары наносились на обоих крыльях: на севере — против 3–й и 4–й немецких танковых групп, зацепившихся в районе Клина, Волоколамска, Истринского водохранилища, и на юге — против 2–й танковой армии генерала Гудериана, который ни с кем не хотел разделить славу и зарился первым со стороны Тулы ворваться в Москву.
Эти немецкие группировки, нависшие на флангах Западного фронта, охватили с севера и юга Москву гигантской подковой. Теперь стояла задача нанести поражение фланговым группировкам немцев, проще говоря — разогнуть эту подкову и, стремительно продвигаясь вперед, охватить неприятельские армии своей, русской могучей подковой.
Контрнаступление готовилось в жестокую бурю, в грозные и критические дни ноября, когда противник находился на расстоянии двадцати пяти километров от Москвы и подтянул дальнобойные орудия, чтобы бить по Красной площади. В эти напряженные часы Верховный Главнокомандующий Сталин и Ставка проявили огромную выдержку и стратегическую дальновидность, придерживая крупные резервы (преимущественно за флангами Западного фронта).
Собираясь в решающий поход на Москву, немецко–фашистское командование развернуло свои войска в линию, создав этим широкий фронт наступления и силу первых ударов. Много раз объявляя советские войска разбитыми и похороненными, немцы сами оказались на грани поражения; сила их первого удара ослабла, резервов под боком не нашлось, войска выдыхались…
К моменту кризиса борьбы советская Ставка ввела в дело резервы.
Ядром Западного фронта, в конечном счете решившим судьбу битвы у стен Москвы, явились новые запасные формирования. На северное крыло фронта выдвинулись 1–я ударная армия и заново сколоченная 20–я армия, на южном крыле вступала в сражение 10–я армия.
Шумно и тесно было на дорогах, ведущих к позициям. Фронт продвигался вперед, оставляя за собой груды военной техники врага, превращенной в железный лом. По дорогам, по тропам, по целине, несмотря на глубокие снега, тянулись полковые обозы; ездовые, чтобы согреться, по старому русскому обычаю разминали ноги — шли рядом, плечом подпирая сани на взгорьях или сдерживая на крутых съездах; вихрем проносились и тотчас исчезали в метели лыжные батальоны в белых халатах; гарцевали конники, держа наготове клинки; мчались батареи и дивизионы гвардейских минометов; храпели танки, тягачи, тракторы, грузовики — вся громада наступающей армии устремилась на запад.