Вторжение
Шрифт:
Всю ночь по глухим лесным дорогам шли потрепанные, усталые полки; пугали тьму осветительные ракеты, ноющие самолеты–ночники, багровые сполохи пожарищ. Тяжелый, леденящий душу гул катился следом за колонной.
— Да-а, дает прикурить немец, — проговорил, скорее издеваясь над собой, Степан Бусыгин. — Эдак можно и до Днепра дотопать.
Бусыгин думал, что, может, кто–нибудь заговорит с ним. Ведь целый день просидел он в окопе, отбиваясь от немцев, и ни с кем не мог обмолвиться словом. Но никто в колонне не ответил ему. У каждого были свои думы…
За головным отрядом на старой "эмке" ехал полковник Гнездилов.
Машина как бы ощупью двигалась в темноте, только изредка вспыхивал вкрадчиво свет подфарника. Часам к двенадцати сквозь зубчатую стену леса прокралась луна; стали попадаться раскиданные колеса повозок, воронки с вздыбленными камнями, деревья, опаленные огнем…
В одном месте на обочине дороги лежала убитая лошадь, огромная, с вздутым животом, с поднятыми кверху копытами. Рядом — опрокинутая повозка. Из нее вывалились сундук, подушки, мешок с зерном, вокруг валялись осколки глиняной посуды, и среди этих пожитков, как показалось водителю, мертвая женщина. Он хотел остановить машину, но Гнездилов сказал, чтобы ехал как можно скорее, не задерживая колонну.
За время отхода полковник Гнездилов успел притерпеться ко всяким дорожным ужасам и старался вовсе не обращать на них внимания. Сейчас он сидел, напряженно подавшись корпусом вперед, и единственным его желанием было вывести из–под удара дивизию, занять новый промежуточный рубеж, чтобы оборонять Ярцево. Шифрограмма, принятая под вечер из штаба армии, приказывала удерживать Ярцево любой ценой до подхода свежих сил. Засветив фонариком, Гнездилов снова отыскал на карте Ярцево. Этот небольшой городок, лежащий на пути к Днепру, представлялся комдиву особо важным, решающим предмостным укреплением. "Значит, не вышел я из доверия, иначе бы не послали на такой сложный участок", — думал он, ободряя самого себя и находя, что не все еще потеряно. Эти мысли тотчас же омрачились, едва вспомнил о конфузе, который произошел при встрече с генералом. "Все–таки нехорошо получилось. Скверно! — почесывал давно не стриженный затылок Гнездилов. — Из–за этих плюгавых фрицев мог авторитет рухнуть. Хорошо бы не доложил. Ну, а если… Скандала не оберешься".
Машина неожиданно заскрипела на тормозах и остановилась. Круто подрулил мотоцикл. Проворно соскочив с заднего сиденья, начальник разведки капитан Климов вскинул руку к шлему:
— Товарищ полковник, только что вернулась разведка. В Рудне немцы.
— Как? Откуда взялись? — поразился Гнездилов, зная, что дивизия должна пройти через Рудню.
— Час тому назад выброшен десант. Судя по всему, даже с танками.
— Вы точно проверили?
— Чего проверять… — досадливо–обиженным голосом ответил Климов. Людей потерял… Самого чуть не накрыли…
— Черт вас знает, в суматохе вы могли друг друга покалечить. Садись, поедем! — строго сказал Гнездилов и скомандовал водителю двигаться следом за мотоциклом.
Через полчаса
— Собачьи души, и сюда успели! Где артиллерия? Артиллерию на прямую наводку! — закричал Гнездилов, но, вспомнив, что пушки двигаются в колонне, приказал подать ему рацию. После утомительных поисков в эфире он связался наконец со штабом армии и спросил, как быть. Ему ответили, что ввязываться в бой с десантом не следует, так как с ним управятся другие, а немедленно отходить к ранее указанному рубежу. Присев на корточки и разложив перед собой карту, Гнездилов прикинул в уме расстояние до Ярцева и наиболее подходящий маршрут движения. "Если кружным путем, по лесу, подумал он, — то и время зря убьешь, и людей измотаешь", — и решил двигаться ускоренным маршем по шоссе.
— Дорога–то гладкая, хоть шаром катись, да как бы нас авиация не растрепала, — усомнился подъехавший командир полка майор Набоков.
— Бросьте плакаться в кулак, — оборвал Гнездилов. — На войне дорого выиграть время. Пока они соберутся бомбить, мы уже отмахаем свое…
Медленно всходило стылое поутру солнце; лучи ложились на взгорья, на пепельно–серые от пыли придорожные кусты, пронизывали сквозным светом всю местность, только по оврагам еще лежали глухие тени. Выведя колонну из сухого леса, комдив направил ее в обход Рудни, через кочковатый луг, стараясь сократить расстояние до шоссейной дороги. Еще не прореженный туман висел над лугом, и бойцы, подбадривая себя и на что–то надеясь, шли скорым шагом.
Луг как–то незаметно перешел в поросшую осокорем и ольхой мочажину. Отсюда дорога поднималась на пригорок, прямо к шоссе. Из туманной наволочи, пеленавшей низину, сперва вышла походная застава, которая налегке и как бы ради прогулки гарцевала на конях, потом длинной дугой выползла на пригорок вся колонна.
Полк, в котором служили Костров и Бусыгин, двигался в авангарде, и оба они, шагая по мощенной камнем дороге, невольно любовались окрестными видами. В полукилометре от шоссе, а местами и совсем близко тянулся смешанный лес. Много было молодых елок, выступили они на подсвеченную солнцем полянку и шагали сбоку дороги, помахивая тяжелой зеленью веток, будто провожали, не желая отпускать, таких же молодых, как и они сами, парубков, что поспешно сейчас уходят…
Долго смотрел Бусыгин на сиротливые елки, потом, вздохнув, поревел взгляд на угрюмо шедшего Алексея:
— Чего ты, Алексей, все молчишь? Совсем заважничал!
— Дело не в том, — нехотя отозвался Костров. — Беспокоюсь, как бы нас на этой дороге немец не прижал.
— Куда ему за нами угнаться! — вступил в разговор шедший сзади боец Яриков и плюнул. — Уж надоело сверкать пятками. В глаза людям стыдно глядеть… — Слова эти Яриков произнес бледнея, и легко было понять, как этого, еще безусого, самого молодого в роте бойца ожесточили бесконечные отходы.