Вторжение
Шрифт:
В такси они добрались до Пье де ла Куэста, чтобы понаблюдать за закатом, расположившись в гамаках под навесом. Перед ними открывался Тихий океан, по которому шли мощные волны прибоя, а на крупнозернистом коричневом песке пляжа лежали следы, оставленные днём — скорлупа кокосовых орехов, рваные газеты и бумажные стаканчики. По песчаной полосе бродили нескончаемые вереницы продавцов сувениров, торговцев пончо и серапе и погонщиков тощих осликов, на которых можно было прокатиться. Покачиваясь в гамаке, Джинни дотянулась до Тима и взяла его за руку. Она сжала её, и он вернул ей пожатие. Так, держась за руки, они продолжали молча покачиваться. Они сидели в молчании около получаса, пока наконец огромный оранжевый шар солнца не опустился в Тихий океан, и на пляж не упали ночные тени. Набегающие волны теперь издавали ровный угрожающий гул.
— Мы друзья? — спросила она.
— Друзья, —
Тим не исключал, что кто-то из их общих с Лиз знакомых видел его с Джинни в Акапулько, но это его не волновало. Он встретил тут лишь одного человека, которого знал по имени, брокера из Нью-Йорка: он столкнулся с ним в холле отеля, когда тот рассчитывался. На всякий случай через несколько недель после возвращения Тим рассказал Лиз, что как-то угостил коктейлем чёрную певицу по имени Джинни Джонс. Лиз наградила его улыбкой, давая понять, что он совершил благородный поступок по отношению к социально обделённым.
— Ты прекрасно поступил, дорогой, — сказала она. — Она была хорошенькой? — Тим интуитивно чувствовал, что если даже Лиз узнает, что он закрутил с ней краткий роман, это её огорчит меньше, чем если бы его пассия была белой. Либеральные взгляды Лиз напоминали плющ: пусть корни и не очень глубоки, но главное, чтобы украшал фасад. Но эта тема между ними никогда не поднималась. Никто из знакомых Лиз не видел Тима и Джинни вместе.
Все эти годы он поддерживал с ней какие-то контакты. В начале января в офис с опозданием пришла рождественская открытка, в которой красными чернилами было написано: «Как мы поживаем?» Судя по штемпелю, она пришла из Такско, Мексика. Когда через год вышел её первый альбом, он купил его. Альбом состоял из мелодичных баллад, в которых звучала неповторимая интонация Джинни. Он выяснил, кто её агент и через его офис послал ей записку. Год спустя она на три дня оказалась в Нью-Йорке между ангажементами и, встретившись, они пообедали и выпили. Она сказала, что ей понравилась его оценка альбома. Они много смеялись и вспоминали лица и сценки времён Акапулько, но не могли отделаться от лёгкой грусти, как люди, пытающиеся восстановить то, что уже отлетело. Нью-Йорк не имел ничего общего с Акапулько, и они расстались, так и не оставшись наедине, хотя их поцелуй в такси у отеля Джинни был полон нежности. Затем он мельком узнавал случайные сведения о её карьере из колонок светских сплетен и из кратких упоминаний в колонках колумнистов, словно бы им в голову в последний момент приходила мысль, и они дописывали её в самом конце страницы. Пела она за пределами страны, в Португалии, Швеции, Мексике, Бразилии и Франции; в США она бывала только случайно и выступала в небольших городках. Но рождественские открытки продолжали приходить. Как-то они снова встретились и торопливо пропустили по коктейлю в баре на 54-й Ист. Она заехала повидаться со своим агентом и спешила на самолёт в Сан Антонио. Она, как и раньше, была весела и раскована, порой впадая в лёгкую задумчивость, и Тим вдруг испытал желание улететь вместе с ней. Джинни насмешливо посматривала на него, и он осознал, что оба они понимают: разрыв между их мирами можно преодолеть только огромным усилием с обоих сторон, а ни Тим, ни Джинни не были к этому готовы. И как на темнеющем пляже в Акапулько, они расстались всего лишь друзьями. Это была их последняя встреча лицом к лицу, но её притягательный облик навсегда сохранился у Тима в памяти Как-то сырым холодным осенним утром она позвонила Тиму в офис.
— Это Джинни, — сказала она. Говорила она тихо и спокойно, с лёгким намёком на прежнюю близость, но её звонок преследовал какую-то цель. Они по-прежнему друзья, спросила она. Конечно, ответил Тим. В самом деле друзья? Естественно. Тогда она хотела бы попросить его об одолжении. Некий молодой чёрный парень, студент-выпускник Нью-Йоркского университета, член вооружённой группы, задержан по обвинению в применении огнестрельного оружия, но выпущен под залог. Она сама его не знает, но, по словам их общего знакомого, которому вполне можно доверять, парня подставили. Этот мальчишка Джексон Дилл невиновен, Джинни в этом убеждена. Ей бы хотелось, чтобы за его дело взялись лучшие адвокаты в городе, и она слышала, что таковые работают в фирме «Брайнерд, Фуллертон и Кроуфорд». Так ли это? Ну, сказал Тим, они стараются, и определённая репутация у них есть.
Он невольно дёрнулся при этих словах, ибо слышал о том деле, что упоминала Джинни. О нём писали все газеты. О молодом человеке из шумной группки чёрных революционеров, который сказал, что они хотят вывести из себя белых. На студенческой сходке состоялась перебранка, и из зала ушла компания разъярённых чёрных ребят во главе с Диллом. Потом в районе фешенебельных домов на Пятой авеню произошла стычка с полицией, и Джексон Дилл был арестован. Полицейские сообщили, что выбили у него из рук заряженный «Кольт» 38-го калибра, которым он размахивал. Оружие было конфисковано. Дилл утверждал, что оно принадлежало какому-то неизвестному чёрному юноше, успевшему скрыться, что у него никогда не было при себе оружия и вообще он его не имеет. Он был выпущен под залог в 10 тысяч долларов, часть из которых внесла Джинни. Суд назначили на следующий месяц. Советником Дилла на этой предварительной стадии был некий негр-юрист, который пользовался весьма посредственной репутацией.
— Ты можешь взять на себя его защиту, Тим? — спросила Джинни.
Ещё до того, как она задала вопрос, Тим уже понимал, что ведение этого дела совершенно невозможно для фирмы «Брайнерд, Фуллертон и Кроуфорд». Она была известной фирмой Уолл-стрита, обслуживающей избранный круг клиентов из числа крупных финансистов. Единственное уголовное дело по обвинению в насильственном преступлении, которое пришло Тиму на ум, было связано с сыном одного из руководителей страховой компании; оно так и не дошло до суда. Уличная преступность и нарушения антитрестовского законодательства, гражданского или уголовного характера, не имели между собой ничего общего. И их клиенты были, большей частью, крупные администраторы, которые с отвращением относились к чёрной революции и ко всему, что было с ней связано. Бессмысленно было бы консультироваться на эту тему с Филом Брайнердом или Джейми Фуллертоном. Если Тим возьмётся за это дело, оно нанесёт фирме серьёзный урон. И насколько он знал Фила и Джейми, он не сомневался, что о деле Джексона Дилла не стоит и думать.
— Мы не занимаемся уголовными делами, — сказал он.
— Я так и предполагала, что ты это скажешь… или я ошибаюсь? — У неё был мёртвый голос.
— Не торопись, Джинни. Я просто предупреждаю тебя, что это не наше поле деятельности. Но закон есть закон. Слушай, дай мне номер Дилла, я хочу поговорить с ним. Если я пойму, что он чист, то смогу что-то для него сделать. Как я могу связаться с тобой?
— Это непросто, — сказала Джинни. Сегодня днём она улетает в Марокко, потому что у неё ангажемент на всю зиму; она будет работать в одном из отелей Агадира. И до отъезда хочет убедиться, что Джексон Дилл попал в хорошие руки. Она сообщила ему адрес Дилла и номер телефона в районе Бедфорд-Стюйвезант, а так же название отеля в Агадире, где её можно будет найти. Тим заверил, что займётся этой историей.
— Ты ужасно милый, Тим, — сказала она. — Просто я знаю, что ждёт Дилла, если белый судья не увидит перед собой белого адвоката.
— Он его увидит. Не волнуйся, Джинни.
— Кое о чём мне стоило бы побеспокоиться давным-давно. — Теперь в её голосе не было давних весёлых ноток.
Она предложила взять на себя оплату его гонорара, но он сказал, чтобы она и не думала о деньгах. В самое ближайшее время он свяжется с ней. И их прощанье было полно того тепла, что грело их в Акапулько.
После нескольких минут раздумья Тим позвонил в юридическую контору Френсиса А. Хили на Пятой авеню. Френ Хили был его близким другом ещё по Гарварду, — повеса, что не мешало ему быть блистательным студентом, типичный ирландец, который воспринимал каждое дело, как личный вызов его способностям. Френ был грубоват, задирист и самолюбив, но с готовностью брался за любое дело, если его устраивал гонорар. Кроме того, Френ был перед Тимом в долгу. Тот попытался ввести Френа в «Брук-клуб», но комитет по приёму новых членов смутила репутация Френа. «Он один из тех настырных католиков, которые обожают быть на виду», — сказал член комитета, прихожанин епископальной церкви, выход в свет дочери которого был удостоен двух колонок снимков и текста в «Таймсе». Так что Тим потерпел поражение, но Френ, обладавший бесконечным обилием источников в городе, знал, какие тот предпринимал усилия.
— Мне нужна твоя помощь, — сказал Тим.
— Мы имеем дело с кем угодно, кроме старых шлюх и мафии, — сказал Френ, — но ты, конечно, идёшь по особому разряду. Что у тебя на уме?
Тим объяснил. Он обязан сделать всё, что в его силах. Но, конечно, дело Джексона Дилла — не то, чем будут заниматься Брайнерд и Фуллертон.
— Господи, Тим, — прервал его Френ, — да в вашем гнёздышке лилейно-белых американцев даже не знают, как говорить с этим парнем. А если ты возьмёшь на себя защиту Дилла, половина твоих питтсбургских клиентов попадают в обморок. Конечно, это не твоя сфера деятельности! Стоит тебе заняться Диллом — и ты труп.