Вторжение
Шрифт:
Вода рядом с ним забурлила, он почувствовал брызги на руках и спине, и женщина, вынырнув из бассейна, расположилась на сиденьи рядом с ним. Она стянула белую купальную шапочку. У неё был несколько широковатый нос, полные губы и очень смуглая кожа. Кроме того, она была миниатюрной. Тим прикинул, что она весит не больше ста фунтов, вместе и с ленточкой её бикини и каплями воды на чёрной коже.
— Привет, — сказал он, преисполненный удовольствием от отдыха.
Она посмотрела на него.
— Привет, — выжидающе ответила она.
— Вы появились, как водяная нимфа.
Она вытерла лоб и лицо и поставила локти на стойку бара у бортика.
— Вы тут первый день? — говорила она как американка, с
Он кивнул.
— Откуда вы знаете?
Забавляясь, она сделала вид, что старательно размышляет, сведя тонкие чёткие брови.
— Раньше я вас тут не видела. Кроме того, вы не типичны для «Виллы Вера». С одной стороны, характерная для горожанина бледность кожи. Она у вас, как рыбье брюшко. — Она пригладила короткие вьющиеся волосы.
— Я прикинул, что первые пару дней надо вести себя поосторожнее. — Эта женщина понравилась Тиму, но он чувствовал, что собеседница не торопится сокращать дистанцию. — Тут настоящее вавилонское столпотворение.
— Ага. И тут все живут в соответствии с его принципами.
— Вы здесь остановились?
Она улыбнулась.
— Неужели я произвожу такое впечатление? Нет, я снизу, из «Костеро». И прихожу сюда, чтобы понаблюдать за людьми.
— Я из «Американы», — сказал Тим. А затем, испугавшись, что разговор может сойти на нет, спросил: — А вы откуда? — Вопрос был типичен для обитателей «Американы», но он надеялся, что её ответ будет не столь банален.
— О, из самых разных мест. Главным образом, из Нью-Йорка. Но я не в отпуске. Я тут работаю.
— Чем вы занимаетесь?
— Пою, — сказала она. — В «Аку-Тики».
— Я там не был. Но думаю, что придётся посетить.
— Я изображаю то полинезийскую девушку, то побирушку из Чикаго.
— Меня зовут Тим Кроуфорд.
— Очень приятно. Я Джинни.
— Джинни… а дальше?
— Не притворяйтесь. Неужели я настолько неизвестна? — Дурачась, она обиженно надула губы и тут же улыбнулась ему. Он почувствовал, что удостоен признания. У неё было подвижное, полное весенней свежести лицо. Он прикинул, что ей не больше двадцати пяти лет. — Джонс, — сказала она. — Джинни Джонс.
— Могу ли я взять вам выпить, Джинни?
Она было задумалась, снова присматриваясь к нему.
— Ну, ладно. Спасибо. Банановый дайкири. В нём куча калорий, так что я думаю, вы основательно поправите здоровье, пока не избавитесь от них.
Так это и началось, сначала медленно и неторопливо, а потом к ним пришло ощущение крепнущей дружбы. Кстати, это было характерно для Акапулько.
Он заказал два банановых дайкири. Она рассказала, что приходит сюда почти каждый день, позволяет себе пропустить пару коктейлей, плавает в бассейне и устраивается вздремнуть, после чего к десяти часам отправляется в «Аку-Тики». Она знала многих из тех, кто жарились под солнцем на «Вилле Вера» и показала Тиму кое-кого из них… Подчёркнуто мужественный диск-жокей из Филадельфии, который спал рядом с розовой мясистой блондинкой с гвоздикой в волосах; некогда она была первой женой одной из голливудских звёзд… Агент из шоу-бизнеса с тяжёлыми веками, который говорил в нос, роняя сигарный пепел в седые волосы на груди… Шведская старлетка, чьи широко расставленные глаза создавали обманчивое впечатление невинности; рядом лежал, уткнувшись ей в плечо, стройный бронзовокожий мексиканец в широкой рубашке, расстёгнутой до пупа, который ещё недавно за двести песо за вечер нырял со скалы в кипящие волны залива Эль Мирадор… Известный ведущий низкопробной телепрограммы с вялой улыбкой, который ухитрялся превращать банальные человеческие заботы в мудрые моральные дилеммы.
Джинни Джонс, как вскоре выяснил Тим, порхала по жизни, как на крыльях и получала от этого удовольствие. Она была дурашлива, стремительна в словах и действиях, как девочка и скользила по поверхности вещей и явлений с весёлой детской непосредственностью. Но она была проницательна, а порой просто умна. Её постоянная резиденция была в Нью-Йорке, но она редко бывала там, путешествуя из одного ночного клуба в другой по таким местам за пределами Соединённых Штатов, о которых Тим и не слышал. Её отец работал автомехаником в Уинстон-Салем, где она и выросла. После года учёбы она бросила Университет Говарда ради сценической карьеры. Когда Тим спросил, замужем ли она, Джинни рассмеялась и сказала, что у неё есть «две кошки и ни одного котёнка». Она без труда определила, что Тим, конечно же, женат.
— Да, но детей пока нет, — сказал он.
Стояла середина декабря 1963-го года, прошло четыре недели после покушения на Джона Ф. Кеннеди, которого Джинни, по её словам, обожала. После дней оцепенения, люди снова стали предаваться радостям жизни, словно открыли их заново. Жизнь бурно давала о себе знать и все словно бы хотели мстительно рассчитаться с ней за ту молодость и обаяние президента, которых он был так жестоко лишён. От смерти надо уклоняться, наносить ей поражения и даже одерживать над ней верх вплоть до последнего дня, когда приходится сложить оружие и превратиться в прах земной.
В этот первый день Тим с Джинни пропустили по четыре дайкири, после каждого из которых они плавали, плескались и болтали; затем они лениво, как морские котики, разлеглись на нагретых солнцем надувных матрасах. Светило опускалось за безоблачную кромку Тихого океана, приближающиеся вечерние сумерки окутывали лёгкой дымкой гладь залива и сиреневые силуэты окружающих гор; обитатели бара разбрелись вкушать отдых сиесты и заниматься любовью. Джинни надо было поспать перед выступлением. Он довёз её на такси до отеля «Костеро», пообещал прийти послушать её вечером, вернулся в свой номер в «Американе» и три часа проспал крепким здоровым сном.
Когда вечером он спускался по лестнице в «Аку-Тики», Джинни уже была на сцене, и он сразу понял, что певица она заурядная. Ночной клуб представлял собой строение с соломенной крышей и свободным доступом со всех четырёх сторон; расположен он был на двух уровнях и окружён газонами и прудами, через один из которых был перекинут резной мостик.
Посетители толпились вокруг двух стоек, бармены в цветных рубашках, позвякивая бутылками, готовили фантастические смеси и сбивали их в шейкерах. На Джинни было длинное белое платье в блёстках, белые туфельки на шпильках; ноги у неё были голые, без чулок. Микрофон на высокой стойке она держала под углом и, приникнув к нему, пела слащавую балладу о любви. Она заметила, как он сел за один из пустых столиков и приветствовала его улыбкой и движением плеч. Джинни спела ещё три песни и после сдержанных аплодисментов ещё одну на бис. В её исполнении чего-то не хватало, и Тим старался понять, чего именно. Пела она нежным мягким голосом, который привлекал слушателей, её круглые карие глаза искрились и порой в мягкой манере исполнения неожиданно прорывались нотки подлинного чувства. Но по-настоящему её пение не захватило Тима. Он не слышал в нём ни страсти, ни глубины, ни томления. Она походила на женский вариант Джонни Матиса.
Когда она подошла к его столику, в глазах её был невысказанный вопрос и, прочитав ответ, она лишь пожала плечами.
— Лучше, чем у многих, не хуже, чем у кое-кого, не так ли?
Он тут же запротестовал, подыскивая какие-то общие слова. Она нахмурилась и бесцеремонно прервала его.
— Послушай, Тим, — сказала она. — Ты честный парень. Так что не начинай говорить того, чего ты не чувствуешь. Кому это надо?
— Но ты мне понравилась. И это честно.
— Тебе понравилось? О’кей. Только просто нравиться — для этого рэкета маловато. Но такова жизнь. И ничего нового тут нет.