Введение в конституционное право с разъяснением сложных вопросов
Шрифт:
Примечательно, однако, другое: почему-то именно «атомная бомба» фигурирует как главное достижение сталинского режима. Понятно, что за словами о бомбе подразумевается передовая наука и соответствующий уровень промышленности. Но нет сомнений, что уровень научных и технических достижений был бы на порядок выше, если бы репрессивная власть не вынуждала одних ученых и инженеров к эмиграции (хрестоматийными стали фамилии И.И. Сикорского и В.К. Зворыкина, я уж не говорю о «философском пароходе»), не уничтожала бы других, не помещала бы третьих в «шарашки». (Об одной из «шарашек» говорится в романе А.И. Солженицына «В круге первом». Там тоже были достижения, но, повторю, неужели в условиях свободного творчества они были бы ниже?)
Так вот, показательно, что «достижения Сталина» редуцированы именно до
Наконец, главное: социальная эффективность принципиально отличается от эффективности, условно говоря, утилитарной. Так, изобретенная в период Великой французской революции гильотина, конечно, стала гораздо более эффективным орудием казни, чем традиционный топор палача. Но были ли для французского общества «эффективны» массовые казни «врагов народа» – сначала аристократов, а затем (в рамках внутривидовой борьбы) и многих революционеров? Социальная эффективность имеет иные оси координат. И среди них – способность достигнутого результата стать основой для дальнейшего развития общества.
Мобилизационная модель, в ходе которой в СССР действительно была создана (а во многом воссоздана после Гражданской войны) тяжелая промышленность, могла стать основой для улучшения жизни людей и последующего динамичного развития экономики. Но не стала. Нельзя отрицать, что к 1940 г. обозначилось некоторое повышение материального уровня жизни населения. Однако в целом достигнутые результаты предназначались не для человека, а для все той же мессианской цели. Скажут: СССР готовился к войне. Но ведь другое тоталитарное государство – Германия – еще более целенаправленно к ней готовилось, а средний уровень жизни населения был там совершенно иным.
У меня в голове давно сложился образ советской действительности – «космический корабль, проплывающий над бараками». Примерно о том же пишет мой коллега по Высшей школе экономики, замечательный исследователь русского языка Г.Ч. Гусейнов: «Сталинскими у нас называют добротные дома высокого класса, которые строили, стало быть, при великом вожде и отце всех народов, а вот хрущобами называют бедное железобетонное строительство эпохи Хрущева, которого изображают эдаким жалким ниспровергателем Сталина. <…> на самом-то деле сталинская архитектура – это не те несколько сотен роскошных многоквартирных домов для элиты, в которых горит “московских окон негасимый свет”, а, совсем наоборот, десятки тысяч бараков – не только лагерных, а и тех, других, в которых и до сих пор живут еще по городам и весям бывшего СССР сотни тысяч людей» [45] .
45
Гусейнов Г. Язык мой – Wrack мой. Хроника от Ромула до Ленинопада. Киев: Laurus, 2017. С. 312.
По формальным параметрам сталинский режим в целом соответствовал распространенному в институциональной экономике понятию «стационарный (оседлый) бандит», однако деятельность государства напоминала скорее «кочующего бандита», который стремится побольше награбить и уйти (эти понятия ввел американский экономист Мансур Олсон (1932–1998)). Ощетинившаяся оружием страна при бедном населении – вот результат «эффективного менеджмента», который привел к историческому провалу «советского проекта» в целом.
Итак, выпестованный Сталиным гигантский античеловеческий механизм позволил создать промышленность и промышленную инфраструктуру, хотя и не самую передовую, не затрачивая сколько-нибудь значительных средств на человека. Как емко сформулировала яркий публицист Юлия Латынина, «тоталитарные режимы в состоянии уморить миллионы человек – но они не в состоянии их прокормить».
Но не только в сталинский период, а практически на протяжении всех лет советской власти мессианство требовало низкого уровня социальных обязательств государства. После смерти Сталина режим стал менее кровожадным, что, впрочем, объяснялось не столько гуманизмом партийного руководства, сколько инстинктом самосохранения: никто из представителей номенклатуры больше не хотел все время трястись от страха. Однако мессианская цель осталась. Только вместо ожидания «мировой революции» и соответствующей помощи зарубежным «братьям по классу» появилась идеологема «мирного соревнования (сосуществования) с капитализмом». Но и это «соревнование» требовало, с одной стороны, постоянного наращивания военного потенциала, с другой – помощи многочисленным «братским компартиям капиталистических стран», государствам, вошедшим в «советский блок», и странам, освобождающимся от колониальной зависимости, стоило лишь их лидерам заявить о своих симпатиях к СССР.
В то же время в ситуации «мирного сосуществования» сработала социальная закономерность: ослабление репрессивного давления на общество и угасание надежд на то, что «мы строим новый мир», побудили советских людей обратить внимание на свои житейские интересы. Уже в 1950-1960-е годы прошло несколько антиправительственных выступлений рабочих, из которых сегодня наиболее известны кровавые новочеркасские события 1962 г. (выступление рабочих из-за повышения цен на мясо). Это заставило власти направлять более значительные материальные средства в социальную сферу, прежде всего на массовое жилищное строительство и постепенное повышение зарплат.
Однако экономика даже такой богатой ресурсами страны, как СССР, не могла выдержать одновременно бремя мессианства и поддержание сносного материального уровня населения. Она была слишком милитаризированной и в то же время малоэффективной, ибо плановая командная экономика, не допускающая конкуренции (соревнование между государственными предприятиями было пародией на конкуренцию), не может быть иной. Не случайно советское послесталинское руководство время от времени намечало реформы. Однако они либо не приносили успеха, либо сворачивались по идеологическим причинам, поскольку их смысл состоял в материальном стимулировании качественного производительного труда, что несло в себе намек пусть и на слабое, но подобие рыночной экономики. Так что даже к концу советской власти (1990 г.) уровень ВВП на душу населения составлял лишь 30-40 процентов от уровня развитых стран.
На какое-то время совместить обе задачи помогло резкое наращивание добычи углеводородного сырья (к 1970-м годам началось освоение богатейших запасов нефти и газа в Западной Сибири) на фоне роста с 1972 г. мировых цен на углеводороды. Однако именно сырьевая ориентация в условиях полностью государственной экономики стала затем существенным фактором краха советской модели [46] .
Итак, именно мессианство привело советскую систему к краху. Но, тем не менее, у России появился еще один шанс стать государством, где люди живут нормальной – человеческой – жизнью. Модель реализации этого шанса заложена как раз в нашей Конституции.
46
См. об этом подробнее: Гайдар Е.Т. Гибель империи. Уроки для современной России. М., 2006.