Введение в науку о культуре (философия, антропология, история культуры)
Шрифт:
Рассуждая таким образом, Августин наполняет человеческую память опытом индивидуальной жизни человека, существенно расширяя при этом ее объем и функции. Особенно существенно то, что характеристика функций памяти дополняется у Августина историческим принципом, способностью памяти не просто фиксировать временные состояния объек тов и событий, но и устанавливать «связь времен». И хотя историзм христианского философа носил ограниченный характер, сам факт использования его в характеристике функций памяти имел огромное культурное значение.
Первые попытки научного исследования природы и функций памяти относятся к 60-м годам XIX века, когда заканчивается период «библейского взгляда» на проблему происхождения и сущности человека. Они связаны с именами Чарльза Дарвина, автора знаменитых книг «Происхождение видов» (1859) и «Происхождение человека» (1871) и Э.Б. Тайлора, автора исследований «Первобытная культура» (1871) и «Антропология. Введение к изучению человека и цивилизации» (1881). В 1896 г. выходит в свет книга Анри Бергсона «Материя и память», в которой проблемы памяти
А. Бергсон возродил традицию Платона, Плотина, Аристотеля и Августина, «когда память рассматривалась как философская категория, а не сугубо психологическое понятие…» [61] . Память, по Бергсону, представляет собой взаимодействие восприятия и воспоминания. Характеристика культурных функций памяти связана у него с рассуждениями о «необходимости гармонии мысли и действия, о целостном развитии человека как условии подлинной культуры» [62] . Бергсон критикует обыденное представление: «В действительности память – это вовсе не регрессивное движение от прошлого к настоящему. Первым делом мы помещаем себя именно в прошлое. Мы отправляемся от некоего «виртуального состояния», которое мало-помалу проводим через различные «срезы сознания» вплоть до конечного уровня, где оно материализуется в актуальном восприятии, т. е. становится настоящим и действующим… Это виртуальное состояние и есть чистое воспоминание (именно оно и является, с точки зрения Бергсона, собственно памятью – прим. Г.П.). Имея дело с памятью, мы действительно находились в области духа» [63] . Бергсон различает две формы памяти, «теоретически независимые друг от друга… Первая регистрирует в виде образов-воспоминаний все события нашей ежедневной жизни по мере того, как они развертываются; она не пропускает ни одной подробности и оставляет каждому факту, каждому жесту его место и время… При ее помощи становится возможным разумное или, скорее, интеллектуальное узнавание уже пережитого восприятия; к ней мы прибегаем всякий раз, когда поднимаемся по склону нашей прошлой жизни, чтобы найти там какой-то определенный образ… По мере того как образы, будучи однажды восприняты, фиксируются и выстраиваются в памяти этого рода… создаются новые установки к действию… формируется опыт иного рода… Мы осознаем наличие этих механизмов в тот момент, когда они начинают действовать, и это сознание всех усилий прошлого, отложившихся в настоящем, тоже… представляет память, но память глубоко отличную от первой, устремленную на действие, расположенную в настоящем и имеющую в виду лишь будущее… На самом деле она уже не представляет нашего прошлого, она его проигрывает; если она еще заслуживает название памяти, то не потому, что сохраняет давние образы, а потому, что продолжает их полезное действие до настоящего момента. В этих двух видах памяти, из которых одна воображает, а другая повторяет, вторая может заменять первую и даже создавать ее иллюзию… Из двух родов памяти… первая оказывается, следовательно, действительно памятью в собственном смысле слова. Вторая же, та,… по сути дела, скорее, привычка, освещаемая памятью, чем сама память» [64] . А. Бергсон различает «чистую» память и ситуационную или культурную память. Первая сохраняет опыт непосредственного взаимодействия человека с жизненным процессом, вторая – опыт осмысления и использования его в организации духовной жизни и творческой деятельности личности. В контексте культуры образы чистой памяти предстают в форме архетипических образов мифа, а привычка, освящаемая памятью, предстает в качестве культурной традиции, ценность которой заключается в том, что она не разделяет времена, а являет собой их неразрывную связь.
61
Блауберг И. И. А. Бергсон и философия действительности // Бергсон А. Собр. соч. в 4-х тт. Т. 1. М., 1992. С. 25–26.
62
Блауберг И. И. А. Бергсон и философия действительности // Бергсон А. Собр. соч. в 4-х тт. Т. 1. М., 1992. С. 28.
63
Бергсон А. Материя и память // Бергсон А. Собр. соч. в 4-х тт. Т. 1. С. 310–311.
64
Бергсон А. Материя и память // Бергсон А. Собр. соч. в 4-х тт. Т. 1. С. 206–209.
Природа и сущность языка
Мир языка – это дом бытия, самое интимное лоно культуры.
Язык – это преимущественно культурное явление (отличающее человека от животного).
Язык переводит все наглядные отношения в пространственные. И все это делает не какой-то один язык или группа языков, а все без исключения…
Не менее важную роль, чем память, играет в жизни человека язык. Благодаря ему происходит не только передача информации и общение между людьми. Язык как реальное воплощение мыслительной, разумной деятельности формирует особое видение действительности, способ мышления, а вслед за ними и особый образ жизни – т. е. выступает в роли «организатора» человеческой жизни. Форм человеческого языка великое множество, при этом «разные языки рождают разные мироощущения и каждый по-своему отражает картину мира, стремясь организовать ее элементы в соответствии со своей системой классификации:… реальный мир строится на языковых навыках различных культурных групп», – пишет известный лингвист Э. Сепир [65] .
65
Цит. по Ажеж К. Возможности языка//Курьер ЮНЕСКО, 1986, апрель. С. 18.
Язык играет активную роль в рефлекторных процессах, происходящих в сфере культуры. Опыт человеческого существования и деятельности, зафиксированный в памяти, становится предметом рассуждения и трансформируется в систему знания, организованную не по законам бытия, а по законам логики, т. е. рассуждения, основанного на данных, полученных в процессе чувственного созерцания действительности. В Древней Греции уже в период ранней классики было создано учение о логосе (Слово, понятие, рассуждение, разум. – Греч.). Основателем его был Гераклит, один из родоначальников античной философии. Он определял «логос» как некий общий закон мироздания, объединяющий все сущее: землю и небо, телесное и духовное, божественное и человеческое, – в некое разумно организованное целое. Его универсальным символом являлся вечный огонь, «мерами возгорающийся и мерами затухающий» – неподвластная ни богам, ни людям творящая сила, периодически созидающая и разрушающая мироздание. Логос рассматривался и как «посредник» между богами и людьми, так как он был единым для всех: и для богов, и для людей. Высшим знанием считалось знание логоса.
Аристотель характеризует человека как разумное, стремящееся к знанию и осмыслению действительности существо, владеющее логосом. Знание логоса, отождествляемого Аристотелем с мировым Умом, является признаком высшей мудрости. Оно не дано людям, опирающимся в своих суждениях на обычные чувственные восприятия. Оно достигается «искусством более мудрым, нежели мудрость ремесленника», – пишет Аристотель. Такое знание связано с использованием «теорийных» наук. К ним он относит философию (науку о причинах и началах), логику (науку о законах знания), риторику (науку о законах мнения), политику (науку о государстве), этику (науку о нормах и принципах человеческой жизни и об идеале). Он ставил науку и разум выше не только опыта чувств и мудрости ремесла, но выше нравственности и совести, так как благополучие человека непосредственно зависит, по мнению философа, от его разума.
Позднее античное учение о логосе было воспринято и истолковано христианскими теологами в духе Священного писания и непосредственно связано с евангельской традицией. Знаменитый тезис, с которого начинается «Евангелие от Иоанна»: «В начале было Слово, и Слово было у Бога и Слово было Бог», – явился не только и не столько продолжением традиции античного рационализма, сколько результатом ее переосмысления (рефлексии) в духе христианского вероучения. В христианстве разум обретает свое инобытие в Слове Священного писания, а человеческая жизнь в Божественной истории. Так зарождается культурная традиция Средневековья, основой которой является ограниченный рационализм и мистический историзм, противопоставляемый универсальной космогонии и рационализму античного мира.
Не менее существенным для осмысления культурной функции языка было создание в античный период риторики – искусства слова. Если в центре внимания учения о Логосе стояла проблема связи слова и разума (знания), то в центре внимания риторики – проблема связи слова и красноречия. Создателем риторики был софист Протагор, которому принадлежит знаменитое определение «человека как меры всех вещей». В соответствии с таким определением искусству слова, а не логосу (слову как таковому) принадлежит главная организующая роль в жизни людей и понимании мироздания: «Труд, работа, обучение, воспитание и мудрость образуют венец славы, который сплетается из цветов красноречия и возлагается на голову тем, кто его любит. Труден, правда, язык, но его цветы богаты и всегда новы…» [66] .
66
Цит. по: Лосев А.Ф. История античной эстетики. Т. 2. V. 1969. С. 30.
Софисты, объединившие в своей системе преподавания философию с риторикой, являются представителями так называемого Греческого Просвещения – эпохи, отмеченной пробуждением интереса к человеку. Основатель «первого (греческого) гуманизма софист Протагор называет человека «мерой всех вещей». По мнению одного из видных представителей греческой риторики софиста Горгия, слово, которое он называет «властелином, свершающим чудесные дела», «формирует душу, как хочет». Оно способно изгнать страх и уничтожить печаль, вселить радость и пробудить сострадание. Другой софист Продик отмечает, что духовное воспитание следует начинать с обучения «правильному употреблению имен», так как без этого невозможно достичь истины, а соответственно этому и приобщиться к мудрости.