Вверх по реке
Шрифт:
Зенитчики были уязвимы для атаки снизу, они просто ничего не могли поделать с нами. Рядом захлопали выстрелы, потом бахнула граната — и ещё один пулемёт на радиовышке замолчал. Третий заткнул снова я. Второй номер решил, что сумеет справиться со мной, и ждал в засаде. Он держал верх лестницы под прицелом, считая, что хорошо прячется. Вот только от того, что он долго подавал ленту, руки у легионера начали немного трястись. Не настолько сильно, чтобы промахнуться, но я услышал, как позвякивает магазин его «ригеля».
Слух вообще интересная штука, особенно когда ты долго тренируешься выделять нужные тебе звуки. Казалось бы, вокруг царит настоящая какофония: строчат зенитные пулемёты,
Рисковать попусту я не собирался. Достал гранату, выдернул чеку, освобождая взрыватель, подержал её в руке, чтобы не оставить врагу никаких шансов, и швырнул вверх. Граната дважды стукнула о металл платформы и взорвалась. Я тут же преодолел последние перекладины, выскочил с пистолетом в руке. Но мне осталось только добить легионеров. Полуорк, всё ещё сжимающий в руках «ригель», попытался навести оружие на меня, но взорвавшаяся прямо под ногами граната превратила его ниже пояса в кровавое месиво. Я выстрелил ему в грудь из милосердия. Пулемётчика взрывом лишь контузило, он только приходил в себя, однако в руке уже держал пистолет. И ствол его смотрел мне в грудь. Не будь легионер контужен, он имел шансы ранить меня, а то и вовсе застрелить. Я всадил ему короткую очередь в грудь — парень крепкий, зачем лишний риск. Пустая бравада, какой мог похвастаться Оцелотти мне совершенно чужда.
Ещё два зенитных пулемёта замолчали — плотность огня, прикрывающего радиовышку, сильно упала. И полковник Конрад решился на следующий шаг. Маневровые двигатели дирижабля зашумели, тень его накрыла нас. К перестуку зенитных пулемётов добавились резкий стрёкот «маннов» небесного крейсера. Из пушек даже самого малого калибра по вышке стрелять опасались, а вот поливать врагов длинными очередями уже не стеснялись.
Когда мы с Оцелотти забрались по лестнице на уровень с кабиной управления радиовышки, на настил рядом с нами упали сразу несколько тросов. Прыгать с парашютами десантники не стали — высота не велика, можно и рискнуть. Они скользили по тросам, держа наготове «ригели». Почти одновременно с нами и первой волной десантников с дирижабля, на настил рядом с кабиной забрались оставшиеся бойцы Оцелотти. Без потерь среди них не обошлось: трое из шести бойцов не добрались до цели.
Оцелотти первым шагнул к кабине и едва не схлопотал пулю. Лишь каким-то невероятно стремительным движением ему удалось уклониться. Он тут же ответил, пальнув из обоих револьверов. Я даже не заметил, когда они оказались у него в руках. Вряд ли промахнулся, но этот мало — изнутри открыли ураганный огонь. Может быть, «Шатье» и не лучший пулемёт, однако на убойной дистанции он показал себя с наилучшей стороны. Я упал на металл настила, стреляя больше на удачу, поразить невидимого пулемётчика шансов у меня не было. Десантники последовали моему примеру, давая короткие очереди внутрь кабины. Чтобы заткнуть пулемёт, хватило бы пары гранат, однако разносить оборудование, ради которого затеян весь рейд, в планы Конрада точно не входило. Даже из «ригелей» внутрь стрелять довольно опасно, а потому ни о каком огне на подавление не стоило даже мечтать.
Выстрела снайперской винтовки я не слышал, но никто, кроме оставшегося на пакетботе Кукарачи, не мог подстрелить пулемётчика. Как только тот замолчал, я и Оцелотти одновременно бросились к кабине. Десантники отстали от нас всего на пару шагов. Легионеры едва не успели снова открыть по нам огонь из «шатье». Их подвела собственная выучка. Один из бойцов схватил пулемёт, однако прежде чем дать по нам очередь, решил сменить позицию. Правильный
На то, чтобы добить последних легионеров, защищавших кабину радиовышки, у нас ушло несколько минут. Они оказались крепкими орешками, к тому же нас сдерживала необходимость беречь оборудование. Однако десантников было больше, в выучке они не уступил врагу, так что исход короткой, но жестокой схватки оказался вполне предсказуем.
Как только с последним легионером в кабине было покончено, Оцелотти забрался на её крышу и пустил в небо зелёную ракету. Конечно, в лагере ещё шёл бой, вот только оказавшись под перекрёстным огнём с пакетбота, дирижабля и радиовышки, откуда по легионерам сверху били уцелевшие зенитные пулемёты, захваченные десантниками, враги просто не могли головы поднять. Если бы не принцип Безымянного легиона никогда не сдаваться, они бы, наверное, уже подняли белый флаг. А может, просто понимали, что пощады ждать не приходится, и предпочли гибель в бою бесславной — и вполне возможно мучительной — смерти в плену.
Полковник Конрад спустился не на верёвке, а в одноместной гондоле. Он облачился в чёрный континентальный мундир с серебряным шитьём, и даже кожаный плащ нацепил. Наверное, потел под ним кошмарно. Он кивнул нам с Оцелотти, вошёл в кабину, переступая через тела легионеров и не боясь запачкать сапоги в крови.
— Настроено? — спросил полковник у связиста, подойдя к станции широкого вещания. — Меня должны слышать по всем колониям.
— Так точно, — отрапортовал тот, протягивая ему микрофон.
— Отлично, — кивнул Конрад, поправляя фуражку, словно на смотре, и садясь на стул перед радиостанцией. — Всем выйти, — не оборачиваясь, чтобы проверить, выполнили ли его приказ, велел полковник, беря в руки микрофон.
Десантники покинули кабину, однако мы с Оцелотти не спешили следовать за ними. Когда последний из солдат закрыл за собой дверь, капитан шагнул к Конраду и задал вопрос, которого я ждал и опасался. Вот сейчас — именно сейчас — всё решится.
— Что вы хотите передать всем?
— Ты не выполнил мой приказ, Адам, — произнёс ровным тоном полковник. — Почему?
— Потому что имею право знать, что вы хотите передать по всем колониям, — ответил тот, — как имеют на это право и все в полку. За что мы дрались сегодня?
— Вы дрались, потому что я отдал такой приказ, — отрезал Конрад, — остальное вам знать не нужно.
— Когда вы сообщите о войне в Аурелии нам? — напрямик спросил Оцелотти. — Все колонии узнают сегодня, а нас вы не сочли достойными этого знания.
Конрад обернулся к нему, увидел меня, и на его лице отразилась целая гамма чувств. Главенствовала среди них ненависть.
— Ты, — невозмутимость изменила ему, в голосе полковника звучал гнев, — конечно, кто же ещё. Приплыл смущать моих людей.
Он поднялся на ноги, глянул Оцелотти прямо в глаза.
— Принцип необходимого знания, — произнёс он, — его никто не отменял. Когда придёт время, я сам вам всё сообщу.
— И когда же это время должно прийти?
— Когда я решу, Адам! — повысил голос Конрад. — Не раньше!