Вверх тормашками в наоборот-2
Шрифт:
Сказала и замерла. Посмотрела на огромный живой факел над головой. Больше сокола, наверное, намного. Птица недовольно вскрикнула, и мы поспешили закончить: я удерживала куски мимей на ранах, а Росса аккуратно бинтовала. Вскоре Пиррия стала похожа на мумию из фильма.
– Порядок. Будем надеяться, поможет.
Финист тут же опустился и сел рядом.
– Мимеи лечат раны, – зачем-то пояснила я лендре, кивнув на Пиррию. – Вообще-то хорошо лечат, но с этой ведьмой вечно какие-то проблемы.
Финист потёрся
– Геллан, – прохрипела она сорванным голосом, – мне некуда больше идти.
И отвернулась. Некогда красивое лицо опухло и шелушилось полосами, волосы висели тусклой паклей.
– Оставайся, – сказал он твёрдо, и я подскочила от неожиданности на месте.
Затем взяла его за руку и потянула за собой подальше от костра, чтобы никто не услышал наш разговор.
– Геллан, – прошипела я, чувствуя, как от возмущения, перехватило горло, – ты вообще соображаешь, что делаешь?! Она ж только очухается, как сразу же возьмётся за старое, будет козни строить. Нам только её и не хватало для полного счастья!
Геллан молчал, наклонив голову. Волосы скрывали лицо, и о чём он думал – не понять. Но походу, мои вопли его не трогали. Он уже всё решил.
– Ей некуда идти, Дара. У лишённых силы только один путь – в приют. Бывшие сайны долго страдают от боли, раны заживают плохо. Я знаю, ты хотела вылечить её мимеями, но, думаю, ожоги зарубцуются не скоро.
– Добрый, да? Но когда она снова нагадит, ты вспомнишь этот наш разговор.
– Лучше я буду жалеть потом, чем мучиться сразу, выгнав её больную и беспомощную в никуда. Она сейчас даже костра разжечь не в состоянии. Нас много. Надеюсь, мы сможем присмотреть, чтобы ничего не случилось ни с ней, ни с нами.
Я собиралась возмущаться и возражать, но Геллан взял меня за руку и сжал ладонь:
– Пожалуйста. Теперь я прошу тебя о снисхождении и жалости.
Выбил почву из-под ног. Я шумно вздохнула и села прям на землю
– Можно подумать, если я скажу «нет», Пиррия исчезнет.
– Я надеюсь, что ты не сделаешь этого. Не сможешь.
Он присел рядом и прислонился ко мне плечом. Сразу стало теплее.
– Обирайна постоянно испытывает нас, – сказал Геллан тихо, – мы можем казаться сильными, всемогущими, решать важные вопросы и идти к цели, убирая препятствия, не дрогнув.Только что тогда останется от нас? Чем заполнится пустота внутри? Можем ли мы, спасая Милу, взять и оттолкнуть Пиррию? Она не самое лучшее создание, но она живая, и её, как камень, не отодвинешь ногой.
Рядом с Гелланом надёжно и спокойно, и я вдруг остро понимаю, как хорошо, когда мы не ругаемся и можем поговорить. Наверное, мне не хватает вот таких вечеров и бесед, и плеча близко-близко. Всё изменилось, стало другим. Едем не пойми куда, и больше не будет, как прежде, поэтому надо принять новую действительность. Я ведь, если честно, скучала по Долине, разноцветным меданам. Там было проще и понятнее, а здесь – сложнее и опаснее.
– Ладно, ты же знаешь: мне легче поверить, что все хорошие, чем корчить из себя злюку.
– Знаю, Дара. Важно, чтобы и ты понимала, какая ты настоящая.
От его слов стало горячо. Щёки пунцовые, в груди – пожар. Откуда знать, какая я настоящая? Деловая колбаса, постоянно спорящая с родителями? Вечный фонтан-энерджайзер для подруг с бесконечными пакостями и выдумками? Все зануды, а я такая дерзкая…
Нет, лучше об этом не думать, потому что вот именно сейчас, тихой ночью, показалась я себе глупой-глупой, фальшивой, что ли, хотя никогда особо не лгала, не пакостила, а больше выделывалась да дерзила. Как же это трудно – взрослеть...
Спать почти не пришлось: буквально через час Пиррии стало хуже: она металась, бредила, горела. Видимо, остатки сил вбабахала в погоню за нами. Росса и Иранна поили какими-то отварами, самодельные бинты пришлось снять: страдая от внутреннего жара, Пиррия всё равно бы рано или поздно сорвала их.
Я невольно ахнула: под бинтами мимеи почернели и съеэжились, высохли до шкурки, а воспалённые раны так и не затянулись, хотя и стали не такими страшными. Росса хмурилась, Иранна молча перебирала банки и склянки из своей необъятной сумки со множеством отделений. Вскоре лендра и муйба о чём-то переговаривались вполголоса, трясли запасами, но не могли прийти к чему-то конкретному. Пока они совещались, я меняла холодный компресс.
В Пиррию опять вливали какие-то лекарства и отвары, мазали с головы до ног какой-то вязкой жирной дрянью, но ей становилось хуже. Ещё через час Геллан позвал Ренна. Тот водил руками, шептал какие-то заклинания (наверное), потом помотал головой:
– Это не обычная болезнь от истощения или простуды. У неё нет сил, и она не борется. Её внутренний источник опустошён, и теперь горячка пожирает её. Можно сказать, огонь добрался до внешней оболочки.
– Ты что, хочешь сказать, она умрёт?
Меня передёрнуло: вот, все знатоки, а ничего сделать не могут!
Ренн досадливо дёрнул щекой:
– Я хочу сказать, что сейчас ей ничто не поможет. Ни заклинания, ни лекарства. Можно помолиться.
Огненной молнией над головами бился финист. Казалось, птица обезумела, вскрикивала протяжно, будто её смертельно ранили, металась беспорядочно.
– Эй, ты! – закричала я обезумевшему финисту. – харэ истерики катать. Давай, маши крыльями над ней – охлаждай!
Птица, как ни странно, меня поняла. Зависла на мгновение, а затем начала обмахивать Пиррию.