Вверх тормашками в наоборот-2
Шрифт:
Леррану не привыкать быть начеку, но в это мгновение он пожалел, что не сжал в ладони верного друга – стило из сребла, выручавшее не однажды…
Тонкий писк вызывает дрожь, а мерный глухой звук обволакивает, давит на уши повторяющимся рефреном: хлоп-хлоп, хлоп-хлоп. Как будто кто-то забыл закрыть калитку на расхлябанных петлях и беспечный ветер мотает её из стороны в сторону, заставляя двигаться туда-сюда, как маятник.
Новый властитель идёт по длинным коридорам, поворачивает за углы бесконечное количество раз, но не может найти ни тень, ни хлопающую дверь. Вскоре ему кажется, что
Сгущающийся воздух колышется, залезает в глотку влажным кляпом. Стены начинают двигаться, дышать, стонать. Лерран слышит пьяный хохот. Пор?.. Моргает, пытаясь отогнать наваждение, проводит ладонью по лбу и векам – бесполезно. Звуки дробятся, отскакивают от поверхностей, умножаются эхом.
Ослепительно белый свет режет глаза, Лерран отшатывается и, не удержавшись, издаёт испуганный возглас. Потная спина прижимается к стене, что проваливается гнилой квашнёй и увлекает его за собой. Он падает некрасиво, как в детстве, по-мальчишески задрав ноги почти к голове. Больно бьётся копчиком, лопаткой, но не может сгруппироваться – непослушное тело предаёт, превращаясь в безвольный студень, скованный ледяным ужасом.
Сбоку проносится серебристо-белая вспышка. Это не дверь гремит от ветра. Это гигантские крылья месят воздух, превращая прозрачный газ в мутный мазок. Дракон изгибает шею и хищно скалит острые зубы. Хлоп-хлоп. Хлоп-хлоп. Хочется зажать уши и зажмурить глаза. Лерран пересиливает себя и пытается встать.
Качает, качает, качает, пол уходит из-под ног, превращаясь в кочки и ямки – нестабильную субстанцию, способную схватить и засосать в неизвестные глубины намертво, навсегда.
Лерран чувствует, как горячая струйка вытекает из носа. Прикасается ладонью к лицу. Кровь. Алая, как чистая заря.
Дракон, резко вскрикнув, срывается с места и уходит ввысь – далеко-далеко, к потолку, что теряется в бесконечности. Лерран не может знать, что вверху – выход наружу, но кажется ему: там небо, звёздное и огромное, равнодушное и бесстрастное. Драконья обитель, хранящая тайны, способная выплюнуть смертоносную головоломку.
Спи, сыночек, баю-бай…
Спи, дракон мой, засыпай.
Баю-бай – прошепчет мама
На руинах спи у храма…
Спи, сыночек, баю-бай,
Глазки, мальчик, закрывай
Сны подарит древний храм –
Выход к призрачным мирам…
Тихий голос льётся незатейливо и монотонно, почти на одной безликой ноте, без выражения, убаюкивая, раскачивая мейхоновые стены в такт словам, от которых волосы на затылке встают дыбом. Холодный пот течёт по вискам, но Лерран почти ничего не чувствует. Онемевшие пальцы, окаменевшие челюсти, резь в глазах, как будто от недельного недосыпа…
Резкий, полный ярости и боли вскрик рвёт пространство. Белоснежный дракон камнем падает вниз, прямо на голову, тёмную голову, незащищённое темя.
Лерран пытается уклониться, закрыть онемевшей рукой уязвимое место – хрупкий череп, готовый развалиться на части как глиняная плошка только от безудержного дыхания живого ядра, что летит, хлопая крыльями, пикирует хищно и неумолимо…
Нога подворачивается, лодыжку взрывает огненный прострел. Боль скручивает тело и бьёт в виски. Свет меркнет и, падая, на осколках сознания Лерран понимает: свергается в бездну под бесцветный убаюкивающий голос:
Баю-бай, мой северный дракон.
Этот страх – всего лишь бред и сон.
Спи, усни, мой сын-дракон –
Колыбель – твой отчий дом...
Лерран просыпается, как от толчка. В пальцах – намертво зажатая простынь с запахом мороза и моря. Широко открытый рот жадно хватает воздух и не может надышаться. Грудь ходит ходуном, в лодыжке пульсирует боль.
Рывком садится на кровати, опуская горячие ступни на пол. Дыхание постепенно выравнивается.
Шаракан. Приснится же такое…
Видимо, он слишком много съел за ужином. К нему никогда не приходили кошмары. Никогда. Вот они – потаённые страхи, которые прорвались наружу.
Лерран разжимает пальцы, распрямляет плечи.. Шевелит ногой, пробует её на прочность, прижимая ступню к мягкому ковру, – нет никакой боли. Мышцы ритмично сжимаются. Тело послушно, как всегда. Успокоенный, поднимается с постели и лёгким шагом направляется на кухню: слишком сухо во рту, а язык похож на жесткую подошву.
После первого жадного глотка становится хорошо. Вода – его стихия и стержень – холодит горло и приятно растекается внутри. Не удержавшись, остатки жидкости из кувшина выливает на голову и, чувствуя, как струи текут по телу, успокаивается окончательно. Дурной сон – всего лишь.
Не спеша возвращается назад. За поворотом его повело в сторону – качнулся, заскользила нога по гладкому камню. Чтобы не упасть, схватился пальцами за стену и ободрал ладонь: мейхон оказался шершавым и колючим. Перевёл дух, но, сделав ещё один шаг, понял: замок качается, мерно в одном ритме, как большая неуклюжая лодка без паруса. Только стихия волн управляет утлым судёнышком.
Баю-бай… баю-бай…
к маме, мальчик, прилетай…
Шёпот, кажется, вылезает отовсюду, сипит протяжно, будто кто-то медленно помешивает деревянной ложкой на огромной сковороде раскалённую соль.
Лерран щипает себя за запястье. Прикасается к лицу. До боли закусывает губу. Это что, продолжение дурацкого сна?!
Баю-бай, баю-бай
Больше здесь не засыпай…
От беспрестанной качки кружится голова, тошнота обжигает кислым рот. Прижимаясь спиной к ненадёжной поверхности, Лерран разворачивается и, с усилием переставляя ноги, пытается дойти до выхода. Замок, раскачиваясь, подталкивает и ведёт его, как малыша за руку.
Голос, исчезая, тает; пол выравнивается; и только стены продолжают бугриться, как мускулы, потрескивать, покрываясь рябью каких-то полусмазанных картин, эпизодов чьей-то прошлой жизни. Всё в тумане, подёрнутое мейхоновой пылью. Столетия или дни мелькают – Лерран не желает знать и не собирается смотреть. Сейчас важно дойти до двери и выйти наружу.