Вверх тормашками в наоборот-2
Шрифт:
– Спокойной ночи, Мила.
Она прикрывает глаза, впитывая его голос в себя. Кивает, потому что не может сейчас ответить. Только сердце бьётся часто-часто, как капли дождя, что неожиданно срывается с небес.
Сейчас в ней живёт море – огромное и бурное, с волнами-барашками, белоснежной пеной, щекочущейся в ямке между рёбер и внизу живота. Хочется прикрыться руками, чтобы унять зуд, но она не смеет пошевелиться.
Пиррия
Больше не имело смысла тянуть. Она уже достаточно поправилась, и нужно было решить:
– Я хочу поговорить, Геллан, – отвела она в сторону бывшего властителя Верхолётной в сторону. Просто взяла за руку и властно поволокла за собой. Геллан не сопротивлялся, не напрягался. Пошёл почти покорно. Ей бы радоваться, но понимала: он просто не перечит. Значит ждал этого разговора.
Она без увёрток и хождений вокруг да около показала пальцем на кулон:
– Я шла, чтобы шпионить. Властительный Панграв принудил меня, оставалось только согласиться. Ему зачем-то нужны вы, но больше – его сын, Раграсс.3efa01
По приподнятым бровям Геллана и удивлению в его глазах она поняла, что проболталась. Впрочем, она давно решила не скрываться.
– Если я выкину кулон или не буду выходить на связь, он найдёт способ следить. Или что-нибудь ещё хуже.
– Так выходи, показывай, что считаешь нужным. Я так понимаю, не обязательно показывать всю правду. Пусть следит, если ему от этого легче.
А вот про кулон он знал – видно. Спокойно говорит, без напряжения.
– Давно ждал, когда ты расскажешь. Не хотел бы ловить тебя и следить. Ты можешь думать, что хочешь, но я не враг тебе. Пирр. И никогда им не был.
Она горько сжимает губы. О, да. И другом тоже никогда не был, что уж теперь. Это ей когда-то хотелось. Дружбы и чего-то большего. Только теперь всё настолько далеко, что смешно вспоминать об этом.
Пиррия вдруг поняла, что больше не бесится, не сходит с ума. Как будто кто-то взял и поменял ей мозги. Наверное, правду говорят: время лучший лекарь, особенно когда события тебя перед этим калечат и заставляют делать выбор.
– Я должна бы ненавидеть тебя и всех. Вероятно, это ещё бродит во мне, но уже не получается подогревать прошлые обиды, – призналась так честно, как не могла сделать даже перед самой собой. – Может, если бы горел во мне огонь, ничего не изменилось. А теперь… неполноценная я, недочеловек, утративший силу.
– Ты просто устала, Пирр, – Геллан произносит слова спокойно, и они падают куда-то глубоко, как зёрна. Что прорастёт из них? Она хотела бы это знать. Наверное. – Устала, болела, терзалась. Настало время отдохнуть и подумать. Не спеши. Оглядись вокруг. Посмотри на всех не через искажённый ненавистью взгляд, а просто, как смотришь на природу или огонь. Ведь ты не видишь их уродливыми, неправильными, враждебными тебе?
Она покачала головой и схватилась за горло. Его слова душили, но Пиррия знала: сейчас ей это нужно.
– И когда ты освободишься, сила вернётся к тебе.
Зачем
– К утратившим сила не возвращается. Ты же знаешь. Так, обломки, может быть. Жалкая искра, которой никогда не стать бушующей стихией.
Геллан смотрит не мигая, лишь бровь поднимается иронично, будто он видит то, что ей недоступно.
– Никто не знает этого, Пирр. Никто. Потому что замыкаются на своих несчастьях и носятся с ними, как с болячкой. Ковыряют без конца, не давая заживать, пока она не превращается в язву, пока она не распространяется, как зараза. Зачем тебе это, Пирр? Попробуй другое.
– Для тебя это важно? – она переступает с ноги на ногу. – Если да, то почему? Ты должен презирать меня и гнать подальше, пока я не натворила чего-нибудь, не предала, не нагадила, как глупая коша.
– Для меня важно, – как же твёрдо звучит его голос! – Я знаю: каждому дан шанс и возможность воспользоваться им. И будет жаль, если ты выберешь не тот путь. Но он только твой, Пирр. Никто не пройдёт его за тебя.
Неожиданно с неба срывается финист. Он кричит тонко, хищно. Щёлкает клювом и мягко садится на твердь, складывая крылья. Но в этот раз он не рядом с ней, а возле Геллана. Смотрит на неё круглым глазом. В зрачке вспыхивает огонь.
Пиррия чувствует, как начинают дрожать пальцы, как дрожь ползёт по рукам вверх и охватывает всё тело. Миг – и вот она трясётся вся, горит, как в лихорадке. Подгибаются колени и, не удержавшись, падает она. Некрасиво, как мешок с овощами. Садится попой на пятки, ломается в талии. Щёки становятся мокрыми. Слёзы текут и текут, чертят солёные дорожки, капают на платье. В носу противно хлюпает.
Она некрасиво открывает рот, из глотки рвётся хриплый крик – со всхлипами и рыданиями. Что выплёскивается из неё сейчас наружу? Что выходит, корёжась и издеваясь? Чувствует она только: нечто уродливое, мерзкое, склизкое, гадкое до омерзения.
Никто не хочет утешить Пиррию. Стоит она одинокая, беспомощная, разбитая и растерзанная. Все отвернулись, даже финист, что не шевелится. Даже святой Геллан, что всегда протягивает руку помощи всем подряд, без разбора.
– Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! – выкрикивает она, трясёт кулаками в небо. И вряд ли кто понимает, что впервые это чувство она испытывает к самой себе. – Не-на-ви-жу! – хрипит, глотая слёзы и сопли.
Неожиданно колеблется воздух рядом. Пиррия испуганно замирает и опускает взгляд. Сквозь туман слёз видит она девчонку, что стоит перед ней на коленях и вглядывается в её лицо.
– А ты попробуй полюбить, – говорит она серьёзно и прикасается рукой к груди. – Вот здесь. Не меня, не его, – кидает взор на Геллана, – и даже не его, – делает жест в сторону огненной птицы. – Себя.
На мгновение становится тяжело, будто упало небо, перевернулась земля, вышли из берегов реки.
– Полюби себя, – слышит она невыносимо громкий голос Небесной. Голос, что делает больно. Голос, что приносит облегчение. Он был последним, что она услышала перед тем, как рухнуть в беспамятстве на каменистую твердь.