Вы хотели войны? Вы ее получите!

Дышев Сергей Михайлович

Кристи недоверчиво покосилась на брата, но слов не нашлось, а любопытство взяло верх. Яна с сигареткой в губах, разминала пальчики, будто и впрямь собираясь нырнуть в этот самый океан наслаждений.

– Ну, чего, девчонки, разбежались по ватерклозетам? – нетерпеливо задергался Глеб, как ребенок, получивший в подарок суперконфетку. – Встречаемся за столиком. И дружно уходим в нирвану...

И в самом деле, чего там уже осталось от каникул! Уж отрываться, так – до упора, по полной программе, на всю катушку, до коликов и смеха, до чертиков и глюков. В гребаной Британии все вмиг закончится, упадет занавес – и только пиво втихаря... Истеблишмент, манеры лорда

и пивная морда.

* * *

Глеб захлопнул за собой дверь кабинки туалета. Достал шприц, успокоив себя мимолетно, что делает это в первый и последний раз, воткнул иглу под кожу ниже локтя, пустышку бросил в корзину для мусора и прикрыл сверху лоскутом туалетной бумаги.

Кристи и Яна, переглянувшись заговорщицки, одновременно зашли в кабинки и проделали все точь-в-точь, что уже сделал Глеб. Кристи, как и брат, тоже дала себе клятву больше так не поступать и, бросив шприц в корзину, успокоила себя оправданием: ей просто любопытно узнать, что это такое, и больше уже не пробовать. А Янка, вогнав героин, ни о чем не подумала, лишь бы кайф был цветной, как в кино, веселый и фантастический. Хотелось забыться и ни о чем не думать. И больше всего – об Иване по фамилии Родин, который почему-то бередил душу, не из мира сего, «не наш человек», не из тусовки, бивень, альпинист, человек-бревно, а все ж сейчас его не хватало...

Они и вышли одновременно из кабинок.

– Ну, как? – простенько поинтересовалась Яна, словно дело касалось новой губной помады.

– Норма! – легкомысленно и задорно ответила Кристи. – Как будто всю жизнь медсестрой работала.

Яна с усмешкой заметила:

– В жизни пригодится.

– Да, ну тебя, ты чего? – передернула плечиками Кристи и расхохоталась, представив себя медсестрой.

* * *

Они продрались сквозь скачущую в едином ритме толпу, пульсирующую музыку, лазерный «обстрел», пожар светомузыки. Глеб из-за столика пьяно махнул рукой. Девчонки упали рядом на диван, вытянули ноги, как на обозрение. Впрочем, об этом они не думали и не думали вообще. Крепковат оказался афганский героин, просто с ломовым действием на юные, не привычные к тяжелым дозам головы. Мир вокруг них вдруг стал двоиться, троиться, уменьшаться в размерах, искажаться, как в пролитой ртути...

– О, мир вокруг! – промямлил непослушными губами Глеб. – Чего они все скачут? Козлы... Кладбище вампиров... Кристи? Это ты? Я вижу... Это ты-ы-ы-ы, гы-гы-гы... медитация. А они все – уключенные звери.

– Я что-то забыла, – Кристи, прижав ладошки к побледневшим щекам и мотая головой, не заразительно, а как-то пустозвонно рассмеялась. – И не могу вспомнить. Улетный расколбас...

– Раз – колбас! Два – колбас! Три – колбас... – отозвался Глеб.

Вдруг из воздуха соткался полупрозрачный официант. Он наклонился и бодро сообщил:

– Колбасы нет! Не держим-с!

Тут же официант растворился в воздухе. Впрочем, на него никто, кроме Глеба, не обратил внимания.

Яна раскачивалась на диване. На лице у нее застыла пустая улыбка куклы.

– Я вспомнила, что ты не могла вспомнить. То, что ты не могла вспомнить... надо забыть. – Яна мучительно задумалась. – Я тоже что-то должна вспомнить... Ванька-альпинист? Нет, не он... Да, Глеб, ты говорил, что мы уйдем в нирвану? Мы уже в ней?

– Уже в ней... – мотнул по-лошадиному головой Глеб. – Я комбинирую желания, удовольствие, наслаждение, счастье и всех этих вампиров... Вместе с дозой «хеннеси». За нашу маму! – он плюнул в сторону пляшущих, отхлебнул коньяк из рюмки, задумался. – У мамки бабла – на тонну чистейшей дури...

* * *

В черном углу ночного клуба «Черный бархат» две застывшие нетанцующие фигуры могли сойти за восковых манекенов, если б сутулого парня с липкими волосами на лице не выдавали тремор пальцев, а мужчину в черном – вращающиеся, как шары в подшипнике, зрачки. Эдисон и Холеный, как полководцы после недолгого боя местного значения, наблюдали с «командного пункта» шевеления уцелевшего на поле брани людского состава. Больше всего их занимали трое молодых людей: парень и две девушки за столиком. Они, известное дело, перебрали свежего героина. Что хотели – получили. Перебрали, пережрали, сладко им живется, хотели еще послаще... А завтра им будет тяжело, не то слово – страшно, они увидят зверя, который скажет: я от вас уже никогда не отстану, и вы отныне будете у меня на цепи. И сколько бы вы не просили, не умоляли, ни ползали на коленях, вы станете рабами иглы и черного кайфа, и с каждым разом он будет горше самой горькой полыни, самого смертоубийственного мышьяка... Ну, а завтра, смущаясь, как бы ненароком, да, конечно, в последний раз, приползут и попросят добавки, как детки кашки поутру. Все это Холеный знал, как «букварь наркомана», от первого до последнего слова.

Они оба, разные и ненавидящие друг друга до заворота кишок, были едины в одном: больше, чем деньги, им приносило наслаждение, буквально на грани сексуального, познание и ощущение, наблюдение за процессом одураманивания, самоуничтожения этих выпендрежных, наглых, самоуверенных юнцов, получивших все от жизни благодаря прохвостам-родителям. И если Эдисон, недоучка, кидала, барыга, «свой в доску парень» сам сгорал потихоньку вместе с клиентурой, то Вальтер, Холеный, как ему метко влепили прозвище, в самых страшных снах не прикоснулся бы к наркоте. И потому его особым интеллектуальным наслаждением было без кирпича в голове угадывать, распознать среди праздной толпы своих клиентов-торчков. Яна, Глеба и Кристину, находившихся в полной прострации, не заметить было нельзя.

* * *

Подъехав, наконец, к клубу, Иван стремительно прошел внутрь, отстранив охранников, бросил:

– Я – за своей женой.

Музыка оглушила.

«Пир во время чумы», – подумал он, ощутив себя внутри вращающегося фантастических размеров детского калейдоскопа.

Чего только не повидал на войне Родин – кричащих от нечеловеческой боли раненых, контуженных с диким пустым взором, заживо искалеченных...

Он сразу увидел их – Яну, Кристину и Глеба, осоловелых, с растекшимся сознанием.

Иван схватил за грудки и сильно встряхнул Глеба, еще подававшего отчетливые признаки жизни.

– Что вы принимали? Что жрали, спрашиваю – «колеса»?

– И «колеса» тоже, – с обвисшей улыбкой отозвался Глеб. – Улетная дурь...

– Кто вам дал?

– Изобретатель электричества...

– Эдисон, что ли? – Родин метнул взгляд в зал.

– Ага... – кивнул Глеб.

* * *

Иван наклонился к Яне, но она вряд ли его узнала. Он стал бить ее по щекам, но – тщетно. Как размазанная каша, она вряд ли представляла, что происходит вокруг. Иван поднял ее левую руку, сразу увидел след от шприца. Сомнений не оставалось.

– Зачем же ты, дура, кололась? – простонал он.

Давай, Вася, вызывай клизмовозку!

Явление Родина, ворвавшегося, как ураган, не осталось незамеченным. Холеный, скривившись, бросил Эдисону:

– Опять этот дебил приперся... Сделай так, чтобы этих троих вместе с ним не было. Слишком много внимания привлекают. Натрави на них охрану, скажи, что пьяные...

Эд неохотно поплелся к столику.

– О, ребятки, хорошо погуляли... – сходу принял он беззаботный тон. – Может, вам такси вызвать?