Вы, разумеется, шутите, мистер Фейнман!
Шрифт:
И тут я получил удар в глаз — не так уж оказалось и больно, — а в следующий миг и сам стукнул сукина сына, автоматически. Замечательное открытие: думать не надо, «механизм» сам знает, что делать.
— Ладно. Один-один, — говорю. — Хочешь продолжить?
Он отступил на шаг, повернулся и ушел. Будь он таким же болваном, как я, мы с ним поубивали бы друг друга.
Я подошел к умывальнику: руки дрожат, десны в крови — это самое слабое мое место, десны, — глаз болит. Немного придя в себя, я вернулся в бар, с воинственным видом подошел к стойке и сказал:
— «Блэк-энд-Уайт», вода отдельно, — решил, что виски успокоит мои нервы.
Мне оно было невдомек, однако тип, с которым я подрался в уборной, сидел на другом конце бара, разговаривая с тремя парнями. Вскоре эти трое — крупные, крепкие мужики — подошли ко мне, обступили. Вид у них был грозный, один из них сказал:
— Ты зачем это нашего дружка побил, а?
Я был настолько глуп, что не понял — меня берут на испуг, я знал только одно: кто прав, а кто виноват. И резко повернувшись к ним, выпалил:
— Вы разберитесь сначала, кто первый начал, а потом уж лезьте на рожон.
Парни удивились — они пугают, а мне не страшно, — и пошли восвояси.
Спустя какое-то время один из них вернулся и сказал:
— Ты прав, — Керли, он такой. Вечно лезет драку, а после просит нас разобраться.
— Еще бы я был не прав, черт подери! — ответил я, и этот парень присел рядом со мной.
Потом подошел Керли с двумя другими, они уселись через два табурета от меня — с другого бока. Керли произнес какие-то слова насчет того, что глаз мой выглядит не лучшим образом, я ответил, что и его тоже не так чтобы хорош.
Говорил я по-прежнему задиристо, поскольку считал, что именно так и должен вести себя в баре настоящий мужчина.
Обстановка все накалялась, посетители бара с испугом ожидали того, что неминуемо должно было случиться. Бармен говорит:
— Здесь драться не положено, парни! Угомонитесь!
Керли шипит:
— Не волнуйся, мы его на улице достанем, когда он выйдет.
И тут появляется настоящий гений. В каждой сфере жизни имеются свои первоклассные специалисты. Этот подходит ко мне и говорит:
— Здорово, Дан! Я и не знал, что ты в городе! Рад тебя видеть!
А потом обращается к Керли:
— Привет, Пол! Познакомься с моим другом Даном, вот он. Думаю, вы, ребята, сойдетесь. Может, пожмете друг другу руки?
Пожимаем мы друг другу руки. Керли говорит:
— Э-э, рад знакомству.
А гений наклоняется ко мне и шепчет:
— А теперь мотай отсюда и побыстрее!
— Но они же сказали что…
— Мотай, тебе говорят!
Я взял пальто, выскочил на улицу. И пошел, держась поближе к стенам домов — на случай, если они бросятся искать меня. Однако из бара никто не вышел, и я благополучно добрался до моего отеля. Лекция, которую я прочитал в тот вечер, была последней, поэтому больше я в «Алиби-Рум» не появлялся, — по крайней мере, в следующие несколько лет.
(Лет десять спустя я заглянул туда, там все изменилось. От былой изысканности и уюта ничего не осталось, бар стал грязноватым да и сидели в нем личности явно сомнительные. Я поговорил с барменом, уже другим, рассказал ему о прежних временах. «Ну да! — сказал он. — Тут обычно ошивались букмекеры со своими девочками». Только тогда я и понял, почему посетители выглядели такими обходительными и элегантными и почему в баре все время звонили телефоны.)
На следующее утро, встав и взглянув в зеркало, я сделал новое открытие — оказывается синяку под глазом для окончательного вызревания требуется несколько часов. Когда я вернулся в Итаку, то зашел к декану, мне нужно было передать ему кое-какие материалы. У него сидел профессор философии, который, увидев синяк под моим глазом, воскликнул:
— Ух ты, мистер Фейнман! Только не говорите мне, что налетели на дверной косяк.
— Вовсе нет, — ответил я. — Всего лишь подрался в уборной бара — в Буффало.
— Ха-ха-ха, — расхохотался он.
Оставалась еще одна проблема — мне предстояло прочесть лекцию студентам. В аудиторию я вошел с опущенной головой, уставясь в мои заметки. А когда пришло время начать, поднял голову и произнес слова, которые произносил перед каждой лекцией, — только на этот раз тон мой был намного резче:
— Вопросы есть?
Давайте сюда мой доллар!
Из Корнелла я часто ездил домой, в Фар-Рокавей. Как-то раз, когда я был там, зазвонил телефон — МЕЖДУГОРОДНЫЙ ЗВОНОК, аж из самой Калифорнии. В те дни междугородный звонок означал, что сейчас произойдет нечто очень важное — тем более звонок из такого чудесного места, как Калифорния, находящаяся в миллионе миль от моего дома.
Человек на другом конце линии спрашивает:
— Это профессор Фейнман из Корнеллского университета?
— Совершенно верно.
— С вами говорит мистер Такой-то из самолетостроительной компании «Такая-то и такая-то».
Речь шла об одной из крупнейших калифорнийских компаний, к сожалению, теперь уж не помню о какой. А он продолжает:
— Мы намереваемся создать лабораторию для разработки самолетов с ракетными двигателями на ядерном топливе. Ее ежегодный бюджет составит столько-то миллионов.
И называет внушительную цифру.
Я говорю:
— Минуточку, сэр, я не понимаю, зачем вы мне-то об этом рассказываете.
— Вы просто послушайте, — отвечает он. — И я вам все объясню. Только позвольте мне сделать это в привычной для меня манере.
И рассказывает дальше — какое число людей будет работать в лаборатории, столько-то на таком уровне, столько-то докторов на другом…
— Извините, сэр, — говорю я, — но, по-моему, вы позвонили не тому человеку.
— Я говорю с Ричардом Фейнманом, Ричардом П. Фейнманом?