Вячеслав Молотов. Сталинский рыцарь «холодной войны»

Робертс Джеффри

Оценка конференции, сделанная Советами сразу после ее окончания, была очень и очень положительной. Майский, представлявший советскую политику репараций, показал Молотову черновой вариант циркуляра для посольств СССР, и нарком заключил: «Общая атмосфера на конференции носила дружественный характер, и чувствовалось стремление прийти к соглашению по спорным вопросам. Мы оцениваем конференцию как весьма положительный факт»65. В советской прессе саммит превозносили как очередной великий исторический поворотный момент в создании задуманного мирного Великого Альянса66.

Эта постъялтинская эйфория утихла быстро. Во-первых, Сталин был разочарован тем, что не сумел добиться от Черчилля и Рузвельта твердого согласия на расчленение Германии. Если разделение не состоится, то Советскому Союзу нельзя, чтобы немцы обвинили Советский Союз в том, что он продвигал подобную

линию, и надо постараться выгадать себе какие-нибудь политические бонусы из поддержки воссоединения Германии. 24 марта Молотов отправил Гусеву, советскому представителю в Комиссии по расчленению, телеграмму с инструкциями о сворачивании данной политики67. С тех пор Молотов и Сталин в своих публичных и частных заявлениях говорили только о целостной Германии, которая при этом должна быть разоружена, демилитаризована, денацифицирована и демократизирована.

Вторым несбывшимся ожиданием стали затяжные споры о составе нового временного правительства Польши.

В советском понимании, согласно ялтинскому соглашению, состав люблинского правительства будет расширен за счет включения туда польских политиков, выразивших готовность согласиться с Линией Кёрзона и конструктивно сотрудничать с Советами и их коммунистическими союзниками. А Британия и США, напротив, выступали за создание совершенно нового польского правительства, куда должна будет войти значительная группа прозападно настроенных руководителей. Именно Молотову поручили урегулировать этот вопрос в переговорах с английскими и американскими посланниками. К апрелю дискуссии зашли в тупик, т. к. обе стороны всеми правдами и неправдами выгадывали для себя политические выгоды.

В самый разгар споров о судьбе Польши умер президент Рузвельт, что поставило под вопрос будущее «Большой тройки». Сталин и Молотов, судя по всему, искренне горевали о скоропостижно скончавшемся американском лидере. По словам Гарримана, когда Молотов пришел к нему, чтобы выразить соболезнования, он «казался глубоко тронутым и опечаленным. Он говорил о той роли, что сыграл Рузвельт в войне и в планах о мире… Я никогда не видел, чтобы Молотов говорил так убежденно»68. 15 апреля в Москве провели панихиду в память о Рузвельте. На ней присутствовали Молотов и все его заместители, кроме заболевшего Литвинова. По предложению Гарримана Сталин командировал Молотова в Соединенные Штаты, чтобы тот встретился с новым президентом Гарри Трумэном и посетил конференцию в Сан-Франциско, на которой создавали Организацию Объединенных Наций.

МОЛОТОВ И ТРУМЭН

Второй визит Молотова в США стал одной из самых известных поездок за всю его карьеру – не столько из-за того, что случилось во время нее, сколько из-за написанного впоследствии. В своих мемуарах, опубликованных в 1955 г., Трумэн рассказывает об одной очень напряженной встрече, в конце которой Молотов возмутился: «Так со мной никогда в жизни не разговаривали». «Выполняйте свои соглашения, и с вами так разговаривать не будут», – якобы парировал Трумэн. И как часто бывает с красивыми историями, этот инцидент вошел во многие исторические байки в качестве стартовой точки «холодной войны». Но вся беда в том, что это только выдумка69.

Накануне вашингтонский командировки Молотов получил телеграмму от Громыко, где тот оценивал нового президента. В целом он высказался положительно, но предупредил: «Насколько последовательно он будет проводить линию на сотрудничество с Советским Союзом и в какой мере на него будут оказывать влияние разного рода изоляционистские антисоветские группы, сейчас пока сказать трудно»70.

Первая встреча Молотова с Трумэном, состоявшаяся 22 апреля, была очень сердечной. Американский президент сразу стал говорить, что он всегда мечтал, чтобы не прекращались дружественные отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами, а Сан-францисская конференция увенчалась успехом. Но при этом Трумэн добавил, что американская общественность придает особую важность резолюции по польскому вопросу. Молотов согласился, но указал собеседнику, что Польша, будучи соседом СССР, использовалась в качестве коридора для немецкого агрессора, и потому польский вопрос имеет куда большее значение для Советского Союза. Нарком желал знать, намерен ли новый глава государства следовать решениям, принятым в Ялте и Думбартон-Оксе, и, получив положительный ответ, выразил свое удовлетворение. В завершение встречи Трумэн поднял тост за Сталина и предложил встретиться с советским руководителем. Молотов ответил: «Советское правительство будет

радо видеть Трумэна в Москве, и чем скорее, тем лучше. Встреча маршала Сталина с президентом имела бы очень большое значение. Прежние встречи Сталина с Рузвельтом всегда имели очень большое положительное значение. Установление личных отношений между руководителями правительств всегда весьма важно»71.

Сразу после беседы с Трумэном Молотов встретился с Иденом и Стеттиниусом, чтобы обсудить польский вопрос. Прогресса достичь не получилось, поскольку советский нарком продолжал настаивать, что новое польское правительство следует формировать на базе ныне существующего и оно должно быть «дружественно СССР». «Польша находится в нашей зоне военных действий, и наша Красная Армия пролила немало крови, освобождая Польшу от немцев, – сообщил Молотов Идену и Стеттиниусу, – Франция, Бельгия и Польша находятся в зоне действий [союзных воинских] сил, и советское правительство не вмешивается в формирование правительств в этих странах»72.

Когда Молотов встретился с Трумэном на следующий день, их беседа зазвучала куда жестче. Американский президент заявил, что горячо поддерживает позицию Запада по польскому вопросу, подчеркнув, что если не удастся решить его удовлетворительно, то это «поставит под сомнение наше единство и наше намерение о сотрудничестве в послевоенный период». Молотов отвечал, что в прошлом в советско-американских отношениях были трудные вопросы, но они разрешались, когда обе стороны находили общий язык и не пытались навязать друг другу свою волю73. Именно в конце этой дискуссии Молотов якобы и возмутился манерами Трумэна. Однако ни в советских протоколах встречи, ни в американских записях нет ни слова о знаменитом обмене колкостями, о котором пишет в мемуарах Трумэн. Единственное существенное различие между двумя официальными отчетами состоит в том, что советский документ подчеркивает упорство, с каким Молотов отстаивал советскую позицию по Польше, в то время как американский рапорт делает акцент на настойчивости Трумэна в отношении точки зрения Запада.

Можно предположить, что в своих воспоминаниях о той встрече – а написаны они в самый разгар «холодной войны» – Трумэн просто хотел художественно подчеркнуть, насколько он был суров в общении с Советами. И уж конечно Молотов – не терявший самообладания, когда перед ним закатывал истерические спектакли Гитлер, – не стал бы выходить из себя из-за пары резких слов, брошенных американцем.

По просьбе Трумэна советский нарком встретился с Иденом и Стеттиниусом еще раз. Но они ни до чего не договорились, и дискуссию пришлось продолжить в Сан-Франциско74. Там Молотов произнес замечательную речь на конференции ООН 26 апреля. Он обосновал доминирование сверхдержав в новорожденной организации, указав на английскую, советскую и американскую роль в победе во Второй мировой войне и потенциал Коалиции в сохранении мира, если она останется единой и будет опираться на поддержку других государств: «Если ведущие демократические страны покажут свою способность согласованно действовать и в послевоенное время, это будет значить, что интересы мира и безопасности народов нашли, наконец, свою лучшую опору и защиту. Но этого еще недостаточно. Готовы ли другие миролюбивые страны объединиться вокруг этих ведущих держав, чтобы создать дееспособную международную организацию безопасности, – вот тот вопрос, который должен быть разрешен на настоящей конференции». Заодно Молотов напомнил слушателям, что именно Советская страна спасла «европейскую цивилизацию в кровавых битвах с немецким фашизмом»75.

А тем временем не утихали споры вокруг Польши. Раздражение, кипевшее в Молотове из-за затянувшихся бесплодных разговоров, вылезло на поверхность, когда он не позволил Владимиру Павлову, своему переводчику, сравнить рабочие заметки с записями его английского коллеги А.Г. Бирс76. Правда, на встрече 2 мая был достигнут хоть небольшой, но прогресс, когда Молотов объявил, что СССР считает возможным включить Миколайчика в состав воссозданного польского правительства, поскольку тот согласился по поводу Линии Кёрзона. Вторую уступку совершил Трумэн, решивший отправить Гарри Гопкинса в Москву в качестве посредника на переговорах. 25 мая Гопкинс прибыл в советскую столицу и несколько раз встретился со Сталиным. Благодаря этому стороны приблизились к соглашению, на основе которого была проведена реорганизация правительства Польши. Теперь в нем преобладали коммунисты, но было и несколько прозападных членов совета министров, например Миколайчик, назначенный заместителем премьера. 5 июля Британия и Америка признали этот новый состав.