Вяземский
Шрифт:
В пять часов сражение затихло. Вяземский с ужасом смотрел на груды трупов, на исковерканные, разбитые русские и французские пушки… Осмотрел и ощупал себя, свой перепачканный и запыленный мундир, бурый от крови Бахметева плащ… кажется, нельзя было выйти живому из этой сечи, но вот поди ты — ни царапины. С ног валясь от усталости, добрел он до избы на окраине поля, где неожиданно наткнулся на своего шурина, поручика князя Федора Гагарина, легко раненного в руку. Гагарин собрал поужинать, вскипятил чай… Оба, и Вяземский, и Гагарин, были уверены, что французы разбиты наголову и завтра начнется преследование врага. В радостном возбуждении родственники проговорили полночи.
Утром, однако, началось общее отступление.
«Я в Москве, милая моя Вера, — наспех писал он 30 августа. — Был в страшном деле и, слава Богу, жив и не ранен, но однако же не совершенно здоров, а потому и приехал немного поотдохнуть. Благодарю тебя тысячу раз за письма, которые одни служат мне утешением в горести моей и занятием осиротелого сердца. Кроме тебя, ничто меня не занимает, и самые воинские рассеяния не дотрогиваются до души моей. Она мертва; ты, присутствие твое, вот — ее жизнь; все другое чуждо ей. Князь Федор весьма легко ранен в руку… Он велел тебя нежно обнять. Дело было у нас славное, и французы крепко побиты, но однакож армия наша ретировалась. Прошу покорно понять. Делать нечего; есть судьба, она всем управляет, нам остается только плясать по ее дудке. Прости, любезнейший друг моего сердца. Будь здорова и уповай на Бога. Катерину Андреевну и детей обними за меня, а себя за меня же поцелуй крепко в зеркале… Пропасть знакомцев изранено и убито. Ты меня сохранила. Прости, ангел мой хранитель».
Он повидал Жуковского, Батюшкова. Жуковский рассказал, что его полк все сражение простоял в резерве и противника так и не увидал, но понес тем не менее большие потери от пушечного огня. Батюшков помогал эвакуироваться своим родственникам Муравьевым, весь был в хлопотах, кашлял, как и Вяземский. Дали друг другу обет писать, расцеловались, расстались…
Вяземский рассказал о сражении Карамзину. При рассказе этом присутствовали другие старые москвичи, помнившие князя еще мальчиком, — Нелединский-Мелецкий, граф Никита Панин… Николай Михайлович слушал внимательно, потом проговорил:
— Ужасно… сколько молодых жизней унесено… Багратион, Тучков, Кутайсов…
— Да, мы испили горькую чашу до дна, — скорбно откликнулся граф Федор Васильевич Ростопчин, в чьем доме происходил разговор.
— Но зато наступает начало его и конец наших бедствий. — Карамзин неожиданно встал и зашагал по комнате. — Поверьте, будучи обязан всеми успехами своими дерзости, Наполеон от дерзости и погибнет!..
— В ваших речах, Николай Михайлович, слишком много пиитического восторга, — покачал головой Ростопчин. — Не сегодня завтра французы будут в Москве… Боюсь, бедствия наши только начинаются.
На другой день, 1 сентября, Вяземский и Карамзин покидали беззащитный город. Москву сдавали без боя — это не укладывалось в голове… Навстречу то и дело попадались телеги, нагруженные гробами; Смоленский рынок был застелен плащами и соломой, на которых стонали раненые… По улицам проносились верхами люди в мундирах с криками: «Спасайтесь! Спасайтесь!» — таков был приказ Кутузова. Через город двигались отступающие русские части; солдаты и офицеры были мрачны и замкнуты, на вопрос: «Куда вы идете?» — они угрюмо отвечали: «В обход»… Московский гарнизонный полк, напротив, чеканил парадный шаг с развернутыми знаменами
Коляска пылила по дороге, обгоняя телеги с беженцами и колонны отступающих войск. Позади оставались Москва, Остафьево, Бородино… 2 сентября французы вошли в Первопрестольную.
Глава II.
АРЗАМАССКОЕ БРАТСТВО
Кого не увлечет талант сего поэта?
Ему никто не образец:
Он сыплет остротой, но завсегда мудрец
Еще в младые лета.
Судьба свои дары явить желала в нем,
В счастливом баловне соединив ошибкой
Богатство, знатный род — с возвышенным умом,
И простодушие — с язвительной улыбкой.
Из Ярославля, забрав жену, Вяземский поехал сначала в свое поместье Красное-на-Волге, потом в Вологду — ибо Вера Федоровна вот-вот должна была родить, а в Вологде находился знаменитый московский акушер Рихтер. С Вяземскими ехал также Нелединский-Мелецкий. Карамзины же, как и большинство беженцев, повернули в Нижний Новгород.
В Вологде князя охватила сильнейшая депрессия. Он пытался заниматься латынью под руководством московского профессора Шлёцера, проводил вечера с Нелединским, местными поэтами Павлом Межаковым и Николаем Остолоповым и умным, просвещенным епископом Вологодским Евгением, которому посвящал стихи Державин. Но тоска лежала на сердце прочно, и не развеяло ее даже рождение первенца, сына, названного в честь покойного князя Андреем: «Все чувства, кроме чувства дружбы и привязанности к ближним и к вам, любезные друзья мои! — умерли в душе моей… Все способности разума теряются, сердце замирает, вспоминая о Москве…» О Кутузове, отдавшем приказ оставить Москву, Вяземский не мог в эти дни думать без ненависти; «Его имя для меня ужаснее имени врага нашего…» Ему казалось, что с падением Москвы для России рухнуло все. «О Москве и говорить нечего, — писал он. — Сердце кровью обливается… Каждое утро мне кажется, что я впервой еще узнаю об горестной ее участи». «Ты не можешь сомневаться, чтобы я не разделял грусти твоей о участи Москвы: но признаюсь, я не согласен с тобою, чтобы всему был конец и пр. и пр.», — возражал ему Дмитрий Северин.
Служивший в Испании Северин и петербуржец Александр Тургенев были единственными друзьями Вяземского, от которых он регулярно получал вести. Жуковского никто не мог отыскать. В плохое верить не хотелось, друзья утешали себя тем, что верно уж он заболел или уехал в деревню… Единственным из приятелей, с кем Вяземскому удалось повидаться в декабре 1812 года, был Батюшков — он навещал в Вологде сестер. Но и эта встреча оказалась короткой: Батюшков уехал в Петербург. Его назначили адъютантом к тому самому генералу Бахметеву, которого спас во время Бородина Вяземский. Батюшков был мрачен, полон грустных предчувствий. «Если ты переживешь меня, — сказал он князю, — возьми у Блудова мои стихи, издай их… а впрочем, делай с ними что хочешь». В конце июля 1813 года штабс-капитан Батюшков отправился в действующую армию…