Выбор оружия
Шрифт:
— Мать… мать… мать…
Я повернул голову. Никита приподнялся, держась за развороченное левое плечо. Между пальцами текла кровь. Безумными глазами глянув на меня, он облизнулся, затем, нервно позевывая и кривя рот, привстал.
В пространстве за перегородкой наступила тишина: кристалл перестал расти. Донесся приглушенный стон и быстро смолк. Со стуком что-то упало на пол. Никита неподвижно смотрел в окно.
Я перевернулся на живот и медленно сел, прижимаясь спиной к стене. Во второй половине барака, где
— Все, — хрипло сказал напарник. — Последнего оно к потолку пригвоздило. Ты видел, какие у них у всех рожи? Вроде это арабы какие-то… Андрюха, сколько кристалл там еще будет?
— Дня три примерно, — равнодушным голосом ответил я.
— А потом что? Ты сам его видел раньше в действии?
— Видел. Потом ртуть эта растворится, стечет, как сосульки, на пол. Потом исчезнет. Трупы к этому времени разъест сильно. Слышь, Никита…
— Жалко кристалла, — перебил он. — Он же почти как око стоит, попробуй его найди!
— Никита, я говорю…
— Тыщи две, а то и три… Эх!
— Забудь о кристалле, — сказал я. — Тут у нас такая штука, из-за которой мы оба вскорости сдохнем.
— Прикалываешься, Андрюха? Давай оставим эти шутки… — Это не шутки, а карусель, Никита.
Он повернулся и надолго замолчал. Перекрывая помещение от одной стены до другой, в сумерках барака струилась, мерцая тусклыми искрами, закручивалась спиралью огромная аномалия.
Глава 7
Давно замечено: почти в любой хреновой ситуации всегда бывает какой-нибудь пусть незначительный, но светлый момент. В данном случае им оказалась аптечка, висящая на перегородке ближе к стене.
Видя в полуметре от себя струящиеся извивы карусели, ощущая кожей лица ток теплого воздуха, насыщенного электричеством и озоном, я прошел вдоль перегородки, прижимаясь к ней спиной, раскрыл аптечку, достал посеревший от времени бинт и бутылек с перекисью водорода. Еще там была зеленка, несколько упаковок каких-то таблеток и три пластиковых шприца, полных мутной жидкости. Зеленку я оставил, а таблетки и шприцы сунул в карман.
Когда вернулся, Пригоршня сидел под дверью, расставив согнутые в колене ноги. Куртку он успел снять, от рубахи оторвал левый рукав и теперь качался взад-вперед со страдальческим выражением на лице. У меня самого жгло в спине и ныли мышцы, но все же я первым делом перевязал мученика, залив рану перекисью водорода. Пуля не вошла в мясо, лишь прошила материю и взбороздила кожу, поэтому мне и показалось, что плечо взорвалось.
Во время медицинской процедуры он морщился, кряхтел и ойкал, как ребенок.
— Что, сильно болит? — спросил я, снимая с себя куртку. Оказалось, что сзади она теперь напоминает прожженное решето.
— Сильно! Не было
Я достал один шприц, посмотрел название и сказал:
— Ого! Это ж промедол. — Что? — простонал он.
— Опиат такой синтетический. Сильная вещь.
— Давай!
— И вредная, да. Кроме прочего, может рвота быть, голова кружиться, да и целиться трудно будет, а еще…
— Он боль снимет?
— …При беременности его нельзя применять. Ты не беременный, Пригоршня?
— Химик! — взмолился он.
— Ну ладно, ладно.
Я свернул колпачок, вонзил иголку в предплечье и ввел лекарство.
Потом снял с себя изорванную рубашку, повернувшись к напарнику спиной, спросил:
— Что там у меня?
— Э… — протянул он после паузы. — В цяточках все в таких…
— В чем? Ну ты как ляпнешь иногда что-нибудь свое, хохловское, так без пол-литры не разберешь! Что за украинизмы, Никита?
— Никакие не украинизмы, а точечки у тебя там такие черные, пятнышки и красное вокруг них… Ну, ожоги, короче, но мелкие совсем, хотя их много, и еще синяки. И ссадины. И царапины. И шрамы, но это старое…
— Окалиной меня обожгло, которая с того сундука полетела, — пояснил я, раздумывая, не вколоть ли промедол и себе, но потом решил не делать этого. Ну его, слишком сильный, в голове совсем весело станет, лучше таблетку какую-нибудь. Я полез в карман, а Пригоршня спросил, разглядывая меня затуманенными болью глазами:
— Химик, что у тебя с этим… с торсом?
— А что с ним? — спросил я, присаживаясь рядом на корточки.
— Ну, я раньше тебя без рубахи ни разу не… Ты навроде того Фредди Крюгера, был такой старый фильм. Только какая у него рожа, такое у тебя все тело.
Я склонил голову, разглядывая свои шрамы. Один, самый длинный, извилисто тянулся от правого плеча, пересекал грудь и доходил почти до пупка, разделяя надвое татуировку в области диафрагмы.
— Откуда они все? — продолжал удивляться Пригоршня.
— Выращиваю, — пояснил я, вертя в руках упаковки таблеток, и ткнул пальцем в длинный шрам. — Это мой старшенький. Любимый…
— Не; у меня тоже есть, но…
— Да ты ж, считай, новичок в Зоне. А я — чуть ли не ветеран уже, тертый. Вот меня и того… — я провел ладонью по груди. — Потерло.
Среди таблеток нашелся пенталгин, и я бросил в рот две штуки. Воды не осталось, пришлось проглотить так. Положив куртку, сел на нее, после чего мы с напарником уставились на карусель. Ее спираль-ядро с тихим гудением раскручивалось примерно в метре над полом, а выше, до самого потолка, воздух вибрировал, сквозь наполняющую пространство муть почти ничего невозможно было разглядеть.
— А я ПДА разбил, — вдруг объявил напарник и стал расстегивать ремешок. — Даже и не помню когда. Экран совсем треснул, не работает.