Выбор жанра
Шрифт:
— Рад. Но…
И надолго замолчал.
Серафима (назову ее так) была его давней и единственной любовью. Единственной настоящей любовью. Великой. Все остальные были не великими. Познакомились они давно, на вступительных экзаменах во ВГИК. Она поступила, он не поступил. На третьем курсе она снялась в главной роли в фильме известного уже грузинского режиссера Г. Фильм имел успех, портрет молодой актрисы появился на обложке «Огонька», о ней много писали. Режиссер был старше ее лет на двадцать, маленький, довольно неказистый, но Серафима без колебаний вышла за него замуж и переехала к нему в Тбилиси. Вряд ли это был брак
— Но, — повторил я. — Что «но»?
Он наконец признался:
— У меня… это самое… с конца капает.
— Что значит «с конца капает»?
— Это значит, что у меня триппер.
— Ух ты! Уверен?
— Сегодня был у врача. Он подтвердил. Сделал укол, но полный курс займет с неделю. А она прилетает завтра.
— Отложить нельзя?
— Поздно! — В его голосе прозвучало отчаяние. — Поздно!
— Что же делать? — растерянно спросил я.
— Вот и думаю. В голову приходит только одно: утопиться!..
Но он нашел другой выход.
Серафима прилетела в Симферополь утренним рейсом, к обеду автобусом-экспрессом добралась до Феодосии. Саня встречал ее на автовокзале с огромным букетом белых роз. Она была хороша: в широкополой соломенной шляпе с красной лентой, в белых ажурных перчатках, в белом льняном сарафане на тонких бретельках. Нечасто мне приходилось видеть вблизи таких холеных женщин. И никогда, пожалуй, не видел женских лиц, на которых так открыто, бесстыдно, отражались нежность, страсть, радость, восторг, нетерпение — в общем, любовь.
Саня снял для нее «люкс» в интуристовской гостинице. Она ушла в ванную принять с дороги душ. Вернувшись в номер и обнаружив меня пеньком сидящим в кресле, одарила меня таким ненавидящим взглядом, что я не знал, куда деться. Дернулся было уйти, но Саня скорчил страдальчески-умоляющую гримасу. Я остался. Ну не мог я подвести человека, попавшего в отчаянное положение. Он быстро взял инициативу в свои руки. Пляж, прогулка вдоль побережья на катере, вечернее купанье, ужин в банкетном зале шашлычной. Тосты следовали один за другим, шампанское и коньяк лились рекой, но ночь неумолимо приближалась, а с ней и кульминация этой маленькой драмы. Не потащит же он меня в «люкс», чтобы не оставаться с любимой женщиной наедине.
Я вышел покурить во внутренний дворик. Следом появился Саня. Воровато оглянувшись, вытащил из-под рубашки початую бутылку коньяка и припал к ней со страстью алкаша, у которого горят трубы.
Я поразился:
— Охренел?! Рухнешь!
— Входит в намерение, — оторвавшись от горла, пробормотал он и прикончил бутылку. — Теперь порядок.
Только теперь я понял его замысел. Напиться до отключки, и тогда уж будет не до любви. И никто не виноват, дело житейское.
Так и вышло. Саню быстро развезло, коллеги-киношники
— Не сердитесь на него, это он от радости.
— Я понимаю, — ледяным тоном ответила она.
Назавтра было уже проще и как-то естественней. Саня опохмелился, потом добавил, потом еще добавил, потом добавил еще. К вечеру он снова лежал в отключке в своем номере. Серафима устало посмотрела на него и обратилась ко мне:
— Проводите меня на автовокзал. И найдите такси до Симферополя.
Я напомнил:
— Самолет у вас завтра днем.
— Улечу ночным рейсом. Здесь мне нечего делать.
Перед тем, как сесть в такси, попросила:
— Передайте ему. Я больше не хочу его видеть. Я больше не хочу о нем слышать. Никогда. Ничего. Так и передайте.
Я пообещал:
— Так и передам.
Но, разумеется, не передал. Сказал лишь:
— Она была слегка разочарована.
Он сам все понял. Со временем. Мудрено не понять, если на твои звонки бросают трубку, если твои письма возвращают нераспечатанными, а при виде тебя переходят на другую сторону улицы.
История эта имела продолжение. Неожиданное, как и все жизненные сюжеты.
Месяца через четыре, в середине октября, мы лежали на выстуженной даче приятеля в Шереметьевке в состоянии, хорошо знакомом тем, кто ведет интеллектуальный образ жизни — похмельные, с последними копейками в карманах, — тупо слушали по радио, как какой-то комсомольский деятель вдохновенно рассказывает о работе с творческой молодежью.
Я поинтересовался:
— Саня, ты творческая молодежь?
— Вроде да. А что?
— Я тоже творческая молодежь. Почему же с нами не ведут работу?
— Да, почему?
— Может, потому что о нас не знают?
— И знать не хотят. И правильно делают, — самокритично добавил он.
— Правильно? Ну нет! — решительно возразил я. — Вставай!..
Через два часа мы сидели в кабинете заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК комсомола, и я с вдохновением (не меньшем, чем тот валуй по радио), рассказывал о нашей заветной мечте создать полнометражный художественный фильм о том, как посланцы комсомола, преодолевая трудности, осваивают далекую Камчатку. А еще через час мы шли по широкому цэковскому коридору, имея в карманах командировки на месяц в город Петропавловск-Камчатский и 940 рублей на расходы, по 470 на нос. Не поворачивая головы, Саня негромко сказал:
— Если сейчас сзади скомандуют «Стой!», я остановлюсь и подниму руки.
Ни на какую Камчатку мы, конечно, не полетели, очень надо. Из ЦК переместились в ресторан Центрального дома литераторов, потом в ресторан Центрального дома журналиста, потом почему-то на Речной вокзал, потом еще куда-то, уже не помню. Почти тысяча рублей по тем временам, когда коньяк стоил 4–12, были серьезные деньги, пропивали их мы довольно долго. О том, что с нас потребуют сценарий о молодых покорителях Камчатки, мы и думать не думали. Не потребуют. В ЦК поставили «галочку», что работа с творческой молодежью проведена, и на том успокоились. Но бухгалтерия отчет о командировочных обязательно потребует. Поэтому на последние деньги купили Сане билеты по студенческой скидке, и он отправился на Камчатку отмечать удостоверения и доставать авиабилеты для отчета. Улетал он с очень большой неохотой, до последнего отнекивался: «Я же ничего не умею!» Но я был непреклонен: «Учись, пора».