Выбор жанра
Шрифт:
Борьба с предметами первой необходимости, изнурявшая Илью Борисовича, героя рассказа «Из уст в уста», это семечки по сравнению с трудностями, которые испытывает современный писатель в попытках внедрить в читательское сознание образ какого-нибудь человека. Хорошо художникам, смотри и рисуй. Хорошо драматургам и сценаристам, есть актер. А каково писателям? Прошли те времена, когда можно было пространно описывать, как в гостиную вошел старый граф во фраке или как «в бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод». Нынешний читатель, воспитанный на клипах, мгновенно пропустит описание, если оно длиннее двух строк или если в руках у персонажа нет гранатомета, пистолета
А как в жизни? Никогда не пробовали напомнить приятелю давнего знакомого?
— Такой, весь из себя обтрюханный, пиджак в перхоти, помнишь?
— Не помню.
— Ну, штаны на коленках вечно мешком и ботинки нечищеные, припоминаешь?
— Не очень.
— Ну, который на выпускном вечере напился и наблевал на декана!
— А, так это он? Что же ты сразу не сказал? Очень хорошо помню!..
Поступок — вот что дает самое полное представление о человеке. И в жизни, и в литературе.
Тот, который…
Тот, о ком я хочу рассказать, появился на моем горизонте еще в молодости и присутствовал на протяжении всей жизни, иногда возникая въяве, а большей частью неявно, существуя сам по себе, как друзья, с которыми развела судьба, или города, возникшие как из тумана и в тумане исчезнувшие. Так, как возник и исчез из моей жизни город Мончегорск на Кольском полуострове с комбинатом «Североникель», первая запись в моей трудовой книжке. Звали этого человека Боб. И между своими, и на работе, в рафинировочном цехе комбината. Со временем стал Бобом Степановичем, а потом и Борисом Степановичем.
История его появления в Мончегорске была романтической. Родом откуда-то с Украины, он окончил московской Цветмет, работал в каком-то НИИ, быстро стал старшим инженером, а через два года вдруг бросил все, в том числе и московскую прописку, и перевелся на «Североникель». Лишь тот, кто знает, каких трудов стоило провинциалу зацепиться в Москве, может оценить этот подвиг. Подвиг, понятное дело, во имя любви. А вы что подумали? Ради северных надбавок?
Душой нашей компании молодых инженеров была Ида, очаровательная татарочка из Уфы, умница, звонкая, как колокольчик (да простится мне это сравнение, другого не нахожу). Она закончила Цветмет, работала инженером в лаборатории контрольно-измерительных приборов и автоматики, жила в общежитии ИТР. Все мы были в нее немного влюблены, так, не очень серьезно. А один из нас, не буду говорить кто, очень даже серьезно. К ней Боб и приехал.
Честно сказать, его приезда мы ожидали не без опаски. Боялись разочароваться. Не в нем. В ней. А ну как ее возлюбленным окажется какой-нибудь хлыщ? Женщины, они такие. Какие они, мы тогда понятия не имели. Да и сейчас не имеем. Только думаем, что имеем.
Борис приехал в конце февраля, когда начались пурги…
Господи, а ведь я цитирую свой старый-престарый рассказ. Ну, раз начал цитировать, так и продолжу.
«Борис приехал в конце февраля, когда начались пурги, и ночные автобусы, ослепленные снежными вихрями, часто застревали в пути. В обеденный перерыв я зашел к Валентину. (Это один из нашей компании — тот, который… в общем, который к Иде, в рассказе Ольга, относился не так как все.) Кто-то из ребят крикнул, что ему звонят. Он пошел к телефону, через минуту вернулся и совершенно потерял нить разговора.
— Что с тобой? — спросил я.
— Ничего… Звонила Ольга. Приехал Борис. Просила, чтобы мы не задерживались, они будут ждать.
В автобусе я о чем-то горячо говорил. Валентин соглашался, кивал, а когда я умолк, спросил:
— Сколько ему лет?
— Откуда мне знать? Я его не крестил!
— Что ты нервничаешь?
— Я? Ничуть. С чего мне нервничать?..
Мы разозлились друг на друга и ввалились в комнату Ольги запорошенные снегом и взъерошенные, как воробьи. С тахты поднялся высокий смуглый парень в стального цвета костюме и крахмальной рубашке без галстука, чуть косолапя, с ленцой, шагнул вперед — расчетливо медлительный, как спортсмен между тренировками. Остановился, глядя на
Ольга, такая счастливая, что на нее было радостно и больно смотреть, взяла его за локоть.
— Знакомьтесь, ребята. Это и есть Борис.
Мы пожали его маленькую крепкую руку. Он спросил, доброжелательно щурясь:
— Вы там кого-то били? Или сами подрались?
Мы засмеялись и перестали злиться, потому что Борис нам сразу понравился…»
Да, понравился. Он был то, что называлось классный чувак. (Как сказала бы сегодня моя падчерица: клевый перец.) Не знаю, был ли он стилягой, носил ли, как все мы в студенчестве, брюки-дудочки, набриолиненный кок и шузы на толстенной платформе. Если и был, то в прошлом. А вот пижоном остался — очень тщательно одевался, стригся у лучшего парикмахера Мончегорска, всегда выбрит до блеска. Он был всего года на три старше нас, но в свои двадцать пять лет выглядел вполне зрелым мужчиной. Старики (по нашим меркам), тридцатилетние и тридцатипятилетние старшие инженеры и начальники смен, воспринимали его как равного, и никому это не казалось странным.
Боб с Идой сыграли скромную свадьбу, на которую были приглашены только друзья. Меня не было, к тому времени я был уже далеко, в Средней Азии, в Голодной степи, куда меня увлекла молодая дурь. Бывало трудно. И когда к горлу подступала тоска, утешала мысль, что где-то там, в далеком Мончегорске, среди кольских сопок и озер, живет красивая пара, Ида и Боб, мои друзья, к которым я всегда могу обратиться за помощью, если совсем припрет. Но ни разу не обратился, сам выкручивался.
У романтической истории воссоединения двух любящих сердец была, как выяснилось, своя подкладка, вполне житейская. Я даже не могу сказать — грязноватая. Нет, именно что житейская, не меняющая итога, но придающая красивой сказке грубую достоверность. Узнал я об этом случайно — лет через восемь после моего побега с «Североникеля». Работал я в заполярном Норильске, на местном телевидении. Однажды в город приехала группа молодых ученых из Москвы, я делал о них передачу. В группе был кандидат наук по фамилии Цесарский. Я не раз слышал эту фамилию от Иды и Боба, они вместе учились и в студенческие годы были дружны. После передачи спросил Цесарского, не учился ли он в Цветмете. Он подтвердил: да, учился. Не помнит ли он Боба (я назвал фамилию)?
— Как же не помню! Прекрасно помню! Ювелир.
— Почему ювелир?
— Да была с ним одна история…
История такая. В конце четвертого курса в комитет комсомола института пришла молоденькая девушка, медсестра одной из московских больниц, и заявила, что она беременна от Боба, а он жениться не хочет. Учился Борис хорошо, с первого курса получал повышенную стипендию, а вот к общественной работе относился с нескрываемым пренебрежением. Это ему припомнили. Персональное дело вынесли на факультетское собрание. От случайной связи с медсестрой он не отпирался, но свое отцовство будущего ребенка категорически отрицал. «Этого не может быть, я всегда принимаю меры предосторожности». Кто-то из комитета заметил: «За всем не уследишь, мог однажды и проколоться». «Исключено, — заявил Боб. — Я работаю ювелирно». Зал грохнул. Так за ним и закрепилась кличка Ювелир.
Шутки шутками, а дело могло кончиться скверно — исключением из комсомола за аморалку и автоматическим отчислением из института. Борису дали время подумать. Он подумал и сводил медсестричку в ЗАГС. Ему объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку, но доучиться дали. Он прописался в коммуналке жены, получил красный диплом и распределился в НИИ. Родилась дочь, он ее ни разу не видел. Ида, роман с которой возник уже после истории с собранием, закончила Цветмет годом позже. Весь этот год Боб снимал углы и судорожно искал способ оставить ее в Москве. Ничего не получалось. Развод с медсестрой и брак с Идой проблемы не решал. Прописать ее было негде, а без прописки на работу не брали. Она уехала в Мончегорск. Он звонил ей через день. Планы возникали, как мыльные пузыри, и так же лопались. Через год она сказала: