Выбор
Шрифт:
Через пару часов я сверяюсь с навигатором и тяжело выдыхаю:
– Оушн?
Хотя бы этой проблемы можно было избежать, едь я по заброшенному шоссе, а не центральной автомагистрали. Замечаю, как она поднимает глаза, и встречаюсь с ней взглядом в зеркале заднего вида.
– Возможно, скоро нас остановят дяди, они посмотрят машину и наши документы. Мне нужно, чтобы ты притворилась спящей.
– Зачем?
– Очень нужно, – мягко растягиваю губы в улыбке, – а потом мы можем в заехать в супермаркет и купить тебе что-угодно.
– Даже плюшевого Барни? –
– Даже плюшевого Барни.
Через двадцать минут мы подъезжаем к границе Техас-Оклахома. Сердце отвратительно громко стучит в груди, потеют ладони. Поток машин достаточно быстро проходит мимо небольшой пограничной будки; автомобили останавливают случайным образом, выборочно проверяя салон. Медленно тащусь в колонне в надежде аккуратно проехать пункт, однако молодой пограничник ладонью указывает мне на обочину, я аккуратно торможу возле него и, стиснув зубы и натянув доброжелательную улыбку, открываю дверь.
– День добрый, мэм, – он прикрывает глаза от палящего солнца, – вы могли не выходить из машины.
– Прошу прощения, лейтенант… – я опускаю взгляд на бейдж.
– Лейтенант Уильямс, – помогает мне он.
– Но у меня в машине спит дочь, – серьезно продолжаю я, – её недавно напугала собака, напавшая из переулка, и теперь моя малышка едва спит. Позвольте не будить её, Хлоя только уснула.
Уильямс хмурится и с сожалением кивает, а я аккуратно вручаю ему документы.
– Триша Коул, двадцать один год.
Он сверяет фотографию в паспорте и на водительском удостоверении. Удовлетворившись, открывает второй паспорт и заглядывает в тонированное окно:
– А здесь у нас… – бубнит он себе под нос, – Хлоя Коул, три года.
Лучезарно улыбаясь, я забираю документы и прячу в бардачок.
– Не могли бы вы открыть багажник, мисс?
На секунду замираю.
– Конечно, лейтенант, – мягко произношу я и, покачивая бедрами, открываю багажное отделение. Дернул же черт тянуться через основной пограничный пункт!
Пограничник наклоняется, осматривая чемоданы:
– Что внутри?
– Одежда и всякие мелочи.
– Я посмотрю?
Отрицательный ответ невозможен, и я легко киваю. Лейтенант тянется к подготовленному мной пакету, раскрывает его… и застывает:
– Что это? – Сипит он.
Улыбаюсь:
– Ну что же вы, лейтенант Уильямс!
Подхожу ближе и начинаю перед ним перебирать содержимое:
– Здесь бритва, восковые полоски, прокладки, тампоны… – я вдруг вытягиваю со дна пакеты розовый продолговатый предмет, – и вибратор.
– Хорошей дороги, мисс, – быстро бросает покрасневший пограничник и немедленно ретируется, а мне другого и не нужно: моментально запрыгнув в машину, вдавливаю педаль газа в пол и покидаю злосчастный КПП. Только сейчас меня нагоняет адреналин. Медленно дышу, пытаясь успокоится, и сворачиваю на заправку. Заливая полный бак, думаю лишь об одном: хоть бы на границе со штатом Иллинойс не пришлось снова разыгрывать комедию одного актера.
***
Дождь стучит по крыше машины. Струйки воды растекаются по лобовому стеклу, мешая сконцентрировать внимание на дороге. Свет фар отражается на мокрой траве. Машину слегка качает из стороны в сторону из-за небольших ямок на земляной дороге. Я прикладываю немало усилий, чтобы держать руль ровно и следовать едва заметному извилистому пути в лесном массиве. Вспышка молнии слепит буквально на секунду, и я чуть не теряю из виду тонкую тропинку. Сжимаю руль и хмуро смотрю на дорогу. Гремит гром, чувствую, как сзади проснулась Оушн. Наконец, впереди я могу рассмотреть дом – цель поездки. Фары освещают маленький садик впереди дома. На крыльце включается свет и открывается дверь. В проеме появляется сонная женщина в ночнушке, однако, когда она видит машину, её сон снимает как рукой. Беру Оушн на руки и бегу под ливнем в дом мимо неё. Она закрывает дверь за моей спиной.
– Произошло нечто чересчур отвратительное, раз тебе понадобилась моя помощь в четыре утра, не так ли? Ваша семья забыла меня на двенадцать лет. Должна быть веская причина.
Она смотрит на меня ярко-голубыми глазами. Я набираю кислорода в лёгкие:
– Давай поговорим об этом завтра, бабушка.
– Ты знаешь, что мне не нравится, когда меня так называют, Эва. И некоторые вещи не могут ждать.
Оушн замирает в моих руках.
– Нам нужны сухие вещи и место для сна, – отрезаю я. С нас льет ручьем, образуя на паркете огромную грязную лужу.
– Я с места не сдвинусь, пока не скажешь мне, что происходит. Где Алекса? И Хэрри?
Не лучшее время для разговора. Но Оушн вымокла насквозь и уже начинает дрожать. Женщина стоит, скрестив руки на груди, показывая, что от своих слов не отказывается. Ну, что ж… Тьма в груди шевелится, скатываясь в огромный ком в горле:
– Они мертвы, Анабель.
Она не меняется в лице, стоит всё так же, не меняя позы, идеально ровно, как будто с колом вместо позвоночника. Глаза остаются такими же сухими, но радужка их внезапно словно трескается, наполняясь серыми едкими жилами.
– Второй этаж полностью ваш. Ванную найдешь сама, – голос не дрожит, но я больше не чувствую в нем той тонкой издевки. Только дыра, пустая и бездонная, что сквозит у нее из легких.
– Приятной ночи.
Бабушка, развернувшись, скрывается. Склоняю голову, не в силах больше держать ее ровно, как будто груз, лежащий на сердце, материален.
***
Я лежу и смотрю в потолок. В носу стоит тошнотворный запах свежего мяса. В голове начинает гудеть, и я порывисто сжимаю виски и жмурюсь.
Переворачиваюсь на бок, желудок сворачивает, вызывая рвоту. Раздраженно вылажу из-под одеяла, как следует подоткнув его под малышку. Ничего не изменишь. Выскальзываю из комнаты, оказавшись в огромной, минималистично обставленной гостиной, открываю окно; в помещение врывается свежий, разряженный после грозы воздух.
Дождь лил два дня подряд, но сейчас небо кристально чистое, и только луна освещает землю тусклым фонарем.
«От кого ты бежишь?» – смеются в голове. Но я знаю: я бегу от себя.