Выдумщик
Шрифт:
Вино в бокале морщилось.
– Но я тебя не брошу! Мы команда! – Фека кричал.
Слезы хлынули. Ведь это он в последний раз в милиции говорил! И не обманул!.. Жизнь обманула.
– Будешь работать лично на меня!
– Огромная честь.
– Они не оставляют мне выбора!
– Кто?
– Неважно! Работаем!
Гляжу на него – полон уверенности… А ведь это я его когда-то от колонии спас!.. Или он бы и так не пропал?
Время было тревожное. Помню огромные очереди по пустырям к крохотным дверям винных отделов. Алкогольный кризис, если я не ошибаюсь, подарила нам перестройка с ее надеждами на светлое будущее, но с ограничением питья. Однако запрос почему-то возрос! Раз скоро вообще отнимут – надо проститься как следует! И даже нормальные люди потянулись к вину – отсюда и очереди. И главное, как всегда, жесткие карательные меры, учиненные государством, ударили совсем не по тем, против кого они были направлены. Пьяницы вовсе
– Хочешь, я тебя по стенке размажу?
– А хочешь, – осенило меня, – я тебя опишу? И напечатаю в газете? Портрет! Герой нашего времени! – Я сделал из пальцев рамочку и глядел одним глазом на Борю. Если бы я изобразил пальцами решетку – он испугался бы меньше.
– Да ты чё, ты чё?!
– Снято! – произнес я.
До этого знаменитый московский журнал «Новый мир» возвращал мне рассказы – сначала без комментариев, потом с краткими и сухими комплиментами, и только «Боря-боец» проложил мне дорогу. Новый социальный тип! И рассказ напечатал. Потом вышла книга, и я «втек» в Союз писателей. И помог мне Боря-боец!
Аналогичный случай. Однажды мой отец ехал из родной деревни в институт и вез с собой чемодан гороха, с которым надеялся пережить тот голодный год. Прибыв в Саратов, поезд резко тормознул, началась какая-то свалка, и батя вдруг увидел в окно, что какой-то тип уже тащит его огромный чемодан по платформе! Отец выскочил… но с присущей ему уже тогда научной пытливостью решил понаблюдать. Неожиданные решения – его конек! Сначала вор двигался весьма резво, иначе в их работе нельзя. Но чувствовался напряг: такого веса он явно не ожидал. Тяжелее гороха только золото – и вор, видимо, этой надеждой и обольщался и пер со всех сил. Сгоряча отец хотел дать ему по башке и отобрать чемодан, но, видя, с каким напряжением тот идет, мешать не стал. Вор, выйдя с вокзала, повернул в ту сторону, в которую нужно было отцу. «Пока меня все устраивает! – подумал отец. – Справедливость торжествует, зло несет наказание, так пусть и несет!» И решил не светиться – не разочаровывать бесплатного носильщика: ведь тот может обидеться и бросить, надо поделикатней с ним! Батя веселился. Иногда отец даже специально отставал – чтобы вдохнуть в «партнера» надежды и силы, а то ведь может выдохнуться и бросить ношу. Увидев, что преследователь отстал, похититель радостно поддавал ходу, окрыленный!.. Но где-то метров через пятьсот назойливый спутник появлялся снова. При этом отец читал на ходу газету и ничем другим вроде не интересовался. Берег нервы «добровольного» помощника: ведь нельзя же человека, даже плохого, вовсе лишать надежд! И с новыми надеждами вор волок чемодан дальше. И лишь когда он совсем изнемог (уже недалеко, кстати, от отцовского общежития), батя подошел к нему и сказал: «Ну все, хватит, спасибо». Вор в бешенстве бросил чемодан, пробормотав злобно: «Не мог раньше сказать?!» – и ушел, прихрамывая. Не надо так сразу впадать в панику и нигилизм: может быть, твой чемодан несут как раз в нужную тебе сторону? И отец, полный сил, вошел в общежитие с чемоданом гороха и отлично питался весь год… А меня Боря-боец, куда мне надо, «занес». Когда рассказ напечатали – я публично Борю расцеловал, к изумлению его свиты, да и его самого. Могут же делать хорошее – хотя сами порой об этом не подозревают!
Однажды у меня ночевал мой старый друг, поэт Евгений Рейн, уехавший в Москву за славой – и там обретший ее! И обросший там связями. Но не забывший старых друзей. Оказывается, прочел в журнале «Борю-бойца» и приехал, не поленился – во были времена. Коммуникаций меньше, а эмоций больше. Просто ворвался, встрепанный, и изрек величаво, с носовым прононсом:
– Ты знаешь, Нонна, что твой муж – гений?
– Конечно! – спокойно ответила Нонна.
– Но как ты можешь жить здесь? – он возмущенно повел рукой. – Ты должен жениться на Ирине Одоевцевой. Ей дали дивную квартиру на Невском. И она – знаменитость! Нонка несколько лет потерпит – но зато потом вы будете жить в самом центре!
– А чего, Венчик? Давай! – весело сказала Нонна.
– Из нас троих – я один против. Тут герои мои…
– Ты сможешь сюда приезжать! – высокомерно сказал Евгений, изобразив, видимо, важного меня, приехавшего «на натуру». – «Повар не должен вариться в супе!» Так сказал, кажется, Горький!
Рейн знал много дивных историй про классиков, которые привести тут, к сожалению, не удастся.
– Ты у меня будешь жить в центре! И я обязательно пробью тебе одну из премий! Я состою во множестве жюри! – Он сотворил главную свою маску важности – голова откинута, нижняя губа нашлепнута на пол-лица, очи полуприкрыты… Кажется, задремал.
У Одоевцевой в квартире на Невском, полученной ею после переезда из Парижа в наш город, я был однажды с веселой компанией. Она любила, чтобы гости были каждый день, купалась в своей славе. Париж уже так не любил ее – а здесь она прогремела. Те, кто планировали эту акцию, не ошиблись. Получалось, что вместе с ней в наш город возвращается Серебряный век, который многие обожали. Жена Георгия Иванова, подруга Гумилева, одна из «чаровниц» Серебряного века, разочаровавшись в Западе, возвращается к нам! И публикует блистательные мемуары: «На берегах Невы» и «На берегах Сены». Лучшие – возвращаются! И тут – я! Но вот годы. Я и сам уж не молод. А ей за девяносто. Так что будет у нас за союз? Но что-то рациональное в безумных речах Рейна, безусловно, было. Как и всегда у него.
Жениться я, увы, не успел. Да и не очень-то торопился. Боялся, что нас похоронят вместе. Уговорят. Скажут: «Старик! Лучшего для тебя варианта уже не будет! Соглашайся». И я поддамся.
Но был другой вариант. Не столь эффектный, но зато более эффективный. Когда прекрасная Ирина Одоевцева, вкусив земной славы, ушла – я был первым на очереди на получение писательской площади. И последним, кто ее получил. Если писатель уходил без наследников, его квартиру получал писатель из очереди. Были времена! Советский Союз перестал существовать. Но в советское время мне ничего бы и не дали, как беспартийному. Оно ушло. Но закон еще оставался! И начальник отдела горисполкома, седой отставник, сказал, что он сделает все по закону «перед наступающим беспределом», как выразился он. И подписал ордер. То была одна из главных удач моей жизни. К которой, надо отметить, я был готов. «Вы не пожалеете о своем решении!» – поклялся я. «Я уже не жалею!» – твердо сказал он.
Пришлось сдать мамину купчинскую квартиру, чем мама, конечно, была не очень довольна.
– Неужели нельзя было без этого обойтись? – подняла бровь.
– Зато теперь тебя ждет твоя комната в центре Петербурга! – сказал я.
Но получилось, увы, не так… Было лето, и девочки жили у стариков в Петергофе. Природа! А я наслаждался одиночеством. Здесь оно было совершенно другое, даже с закрытыми глазами. Но наслаждался я им недолго. Однажды утром меня разбудил явно экстренный звонок в дверь. Подошел к глазку. В нем сияла огромная батина лысая голова. Да-а… Бате похвастался, не утерпел. Ведь когда-то по этой улице, тогда не Большой Морской, а улице Герцена, он шел в Институт растениеводства, благодаря которому мы оказались здесь. Вавилов, к которому он хотел поступить в аспирантуру, путешествовал, и отцу, ничего не обещая, дали, однако, место в общежитии на Саперном. Ждал месяц, обнищал, грузил вагоны, устал. Решил уехать… но опоздал на поезд… Ну разве не гений мой батя? Умеет чувствовать знаки. Остался… А то бы я не стоял сейчас здесь с колотящимся сердцем, что-то предчувствуя.
Одоевцевские запоры прогремели, и дверь распахнулась. Рядом с отцом стояло несколько заплаканных женщин. Я узнал самых преданных его сотрудниц… Зашли, может, передохнуть после какого-то совещания траурного? Или чьих-то похорон? Почему в черном? Молча зашли. Отец почему-то не поднимал взгляда и молчал. Молчали и женщины.
– Лиза погибла! – произнесла, наконец, Надежда, главная отцова помощница.
Елизавета Александровна, мачеха, была сбита машиной в Белогорке, где был их институт. Один глаз ее давно уже не видел.
– Мы все сделаем! – сказала Надежда. Она была верующая, пела в церковном хоре. – Приезжайте послезавтра на отпевание в нашу церковь, в десять утра. Оставляем его на вашу ответственность! – она тронула драгоценного Георгия Ивановича за плечо, и они вышли. Сказать спасибо им вслед я как-то не успел. Застряло в горле.
И они ушли. Мы сидели с батей в прихожей. Вдруг он поднял голову и пытливо посмотрел на меня:
– Скажи… А вот когда человек умирает… он слышит еще некоторое время?