Выход силой
Шрифт:
Конечная. Поезд дальше не пойдет. Просьба освободить вагоны.
Монотонная работа и близость вечности способствовала размышлениям.
Князев нанизывал и нанизывал на одну нить недавние события, оговорки, кажущиеся незначительными факты.
Картина складывалась неприглядная. Со множеством вопросов, ответы на которые были очевидны, но язык не повернулся бы произнести их вслух. Даже шепотом. Даже мысленно.
Кто были те, нападавшие, если все друг друга на двух станциях знают, и случаи разбоя за всю историю подземных городов можно пересчитать по пальцам двух рук?
Кто похитил его Антошку, если гипотетические обитатели Партизанской могли напасть на живого человека, лишь воскреснув из мертвых?
Почему его, Игоря, люди, которым он привык верить с детства, которых уважал и любил, убеждали в обитаемости этой станции? Отряд Федотова, да и, возможно, не он один, легко добирался до нее и не мог не знать о безлюдье этого гиблого места. Иначе не шли бы они так уверенно, плюя на врагов, якобы здесь окопавшихся. И спутало их планы лишь нападение зверя, никем не предвиденное заранее.
Причина, по которой, казалось, весь мир ополчился на братьев Князевых, оставалась тайной. Но Игоря мучило не столько любопытство, сколько разочарование.
Когда-то в детстве – совсем раннем, давным-давно – по еле живому видику (чтобы он работал, приходилось по очереди крутить педали динамо-машины) Игорю удалось посмотреть иностранный фильм об инопланетянах. Вообще-то это была комедия – так ему Антон потом объяснял – но на Игорька фильм произвел неизгладимое впечатление. Узнать, что где-то высоко-высоко над его головой, в небе, могут оказаться живые существа, что обитатели Первомайской не одиноки во Вселенной, было для мальчика невероятным, волнующим открытием. Он в это поверил сразу, и хотел бы верить до сих пор, сколько бы Антон его не высмеивал, объясняя, что тот давний фильм был дешевой дурацкой комедией.
И вот теперь, когда Батя и другие вдруг признались, что есть в этом мире и еще люди, кроме жителей двух их смежных станций, Игорь ощутил, как возвращается в свое далекое детство, как невозможное чудо вдруг получает право на существование. Но не прошло и трех дней, как судьба снова со смехом объяснила ему, что перед ним опять ломали комедию.
Вот они, жители Партизанской. Жители всего остального метро. Позвоночник отдельно, череп отдельно.
– Я выберусь, – упрямо говорил Игорь темноте. – Найду Антоху. Разберусь со всем. Я выберусь.
Да только непонятно уже было – вслух Князев это произносит, или это в полудреме-полубреду ему чудится, что он так говорит. Божился выбраться, спасти, отомстить, и сам себе не верил.
А сны тут приходили странные.
Один снился ему раз в тысячный, в деталях повторяясь каждую ночь.
Вот он, по-прежнему облаченный в грязный, заплатанный балахон химзащиты, с автоматом под локтем, бредет против движения людского потока по знакомой ему уже до мелочей станции. Только не этой – темной, как братская могила, а ярко освещенной, сверкающей резным мрамором стен и полированным камнем пола, никелем и бронзой.
Нарядно одетые цветущие люди словно не замечают грязного выходца из преисподней, обтекают его, не задевая, весело улыбаются в скрытое уродливой прорезиненной личиной противогаза лицо, что-то со смехом говорят друг другу… Он для них сильных, здоровых, полных сил обитателей Верхнего Мира, не знающих ничего об ужасе Катастрофы, всего лишь чучело, клоун, вырядившийся в карнавальный костюм. Паяц, до того вжившийся в роль, что смердит трупом совершенно по-настоящему. И от понимания этого желание сообщить, предупредить их о приближающемся с неодолимостью рока Конце Света, исчезает без следа…
И тут Игорь видит брата, стоящего у края платформы, к которой приближается поезд. Тот самый – волшебный поезд-галерея, только живой, настоящий, мало похожий на тот темный призрак, что навеки застыл у перрона Партизанской.
– Антошка! – радостно кричит Игорь, не слыша своего крика. – Антон!
Двери поезда открываются, выпуская одних пассажиров и впуская новых, и вместе с людским потоком делает шаг Антон.
– Анто-о-о-он!
Игорь срывается с места и бежит, бежит вперед сквозь вязкую толпу. Бежит, оставаясь на месте, как таракан, влипший в каплю сиропа. Бежит, как бегают во сне – не чувствуя ног.
– Анто-о-о-ошка-а-а!
Поздно.
«Осторожно, двери закрываются, – доносится из динамиков равнодушный женский голос. – Следующая станция – Измайловская».
Синие двери с шипением начинают сдвигаться и парень в отчаянье делает рывок вперед.
Он почти успел – до двери остаются какие-то сантиметры…
Но пол рывком уходит из-под ног, гаснет свет, со всех сторон раздается оглушительный грохот, вопли и истерический женский визг…
– Чего кричишь?
Голос совсем не походил на Антошкин: высокий, почти писклявый и, одновременно, хриплый. Таким говорила бы злая кукла, оживленная колдовством.
Игорь открыл глаза и увидел в тусклом свете «фонарика» – он не помнил, чтобы «включал» его – небольшую фигурку – как раз размером с большую куклу – в бесформенном балахоне. Существо сидело у него в ногах. В руках гость вертел пустой федотовский «Бизон».
«А шпага?»
Рука лишь цапнула воздух у бедра – он был безоружен.
– Оружие не заряжено, – скрипучий голос звучал из-под низко опущенного на лицо капюшона. – Глупо.
– А все равно… – пересохшее горло подвело Князева, и он закашлялся. – Все равно тут никого нет. Пусто тут.
– А я? – равнодушно спросила кукла.
– Ты мне только кажешься, – Игорь утомленно опустил веки. – Нет тут никого и взяться неоткуда. Ты сейчас сгинешь. Проснусь вот, и сгинешь.
Что-то холодное коснулось его горла и больно царапнуло кожу. Князев снова поднял опухшие веки: перед лицом покачивалось острие шпаги. Его шпаги.
– А если я тебя на этот вертел надену? Проснешься тогда? Или не проснешься уже? – заскрипел голос, и Игорю послышалась в нем натужная, механическая насмешка.