Выход силой
Шрифт:
Незадолго до назначенного часа президент со свитой стояли на помосте, за ночь превращенном в настоящий ринг. Появились ограждающие канаты, красный и синий углы… Батя был облачен в длинный махровый халат – по условиям, участники должны биться с голым торсом, дабы избежать всяческих ухищрений, – а кровь уже не так хорошо грела стареющее тело.
Утром, облачаясь перед зеркалом, Николай Михайлович смотрел на себя и не знал, радоваться или печалиться.
Радовался, что до сих пор, несмотря на годы, сохранил отличную физическую форму – его мускулатуре позавидовали бы не только сверстники, но и иные молодые, лишнего жира тоже было совсем чуть-чуть – в основном на животе, где рельефные некогда бугры мышц понемногу стали оплывать, хотя никаких складок пока еще не наблюдалось.
Грустил – потому, что видел в зеркальном отражении старика. Старика – хорошо сохранившегося, спортивного, накачанного даже, но старика. Белая дряблая кожа с проступающими тут и там синими веревками вен, рыжие пигментные пятна, пятнающие ее, багровые звездочки расширенных капилляров, мертвые, перламутрово-серые проплешины старых шрамов…
Хамелеон какой-то, а не человек.
«Ты старик, Коля, – думал он, массируя синие мешки, набрякшие за ночь под глазами: несмотря на важность момента, он так и не смог уснуть до утра. – Пусть даже победишь ты сегодня этого мальчишку, хотя это непросто, что с того? Это же не сказка, в которой, победив, можно впитать силу побежденного. Ты уже сейчас стар, а через несколько лет окончательно станешь развалиной. Кто придет тебе на смену? Балагур? Он немногим младше тебя. Кто-то еще… Кто?»
Больше всего президент сожалел, что так и не продолжил свой род. Сперва казалось, что успеет: девицы так и льнули к некрасивому, но привлекающему своей звериной силой спецназовцу. В женской ласке не было недостатка – ни одна особа женского пола не задерживалась в его жизни дольше месяца. В старые добрые времена до Катастрофы… А потом, когда на его мощные плечи свалилась ответственность за людей, это вообще отошло на второй план. Даже не на второй, а на девяносто девятый – столько всего надо было успеть, решить, сделать… Времени едва хватало на банальное удовлетворение потребностей кипящего энергией организма.
А вот теперь, когда есть все, можно сбавить темп, заняться собой – он уже ни на что не годный старик.
И никогда у него не будет сына. Наследника.
Он внезапно почувствовал зависть. Нет, он завидовал сейчас не молодым, таким, каким было он сам много лет назад. Он завидовал давно уже истлевшему в земле Князеву-старшему, оставившему после себя сразу двух наследников. Этот слабый интеллигент-очкарик, некогда вздумавший сопротивляться ему – настоящему мужику, победил. Рухнул, но сумел дать ростки, выросшие в новые деревья. Победитель же похож на одинокий дуб – еще могучий снаружи, но с мертвой трухой внутри.
«Врешь! – пытаясь унять расходившееся сердце, Середин видел в зеркале не себя, а умирающего Князева: покрытое синяками и запекшейся кровью лицо, единственный уцелевший глаз, сверлящий его через мутноватое стекло и прошедшие годы. – Ты тогда проиграл. Проиграл окончательно. Одного из твоих сыновей уже нет в живых, а второй… Второму осталось совсем мало. До начала боя».
«Это ты врешь, – безжизненный голос, казалось, был реальным. – Ничего тебе не удалось, и ты это понимаешь. Сдайся, мужик – это лучшее, что ты можешь сделать для себя…»
– Батя никогда не сдается! – от тяжелого удара кулака зеркало брызнуло длинными, прямыми, как ножи осколками, остро резануло руку, но призрак исчез, канул в темном квадрате за разбитом стеклом…
– Э-э! Что с тобой? – Балагур тронул за плечо насупленного друга, угрюмо разглядывающего обмотанный бинтом кулак. – Уснул что ли? Встряхнись!
– Да вот, задумался. Князев на месте?
– Нет еще, – полковник глянул на щегольский «Ролекс» у себя на запястье. – Две минуты ему осталось. Опоздает – его дело. Хлеб за ртом не ходит.
– Испугался пацан, – заверил Калатозов, восстановивший свой апломб. – Пятки смазал…
– Нет, – президент бросил на недоделанного артиста тяжелый взгляд, и тот осекся. – Он придет. Я знаю.
– Хм-м, – ухмыльнулся Балагур. – Одна минута.
Беззаботным остряком второй человек в Первомайской республике был лишь внешне. Когда возникала проблема, он предпринимал все усилия к ее устранению. И действовал сразу по нескольким направлениям, сводя возможность неудач к нулю. И теперь он был спокоен: бой не состоится в любом случае.
– Я пришел! – донеслось снизу, и полковник вздрогнул всем телом.
Перед помостом, как и вчера, опираясь на шпагу, стоял Князев. Чуть более бледный, чем вчера, но по-прежнему уверенный в себе и спокойный. Только по острию стекали медленные, как расплавленная смола, черные капли…
– Что же ты стоишь там? – голос Середина звучал спокойно. – Поднимайся сюда, и начнем. Зрители уже заждались.
Поднимающегося по лестнице старшину качнуло, и Балагур довольно улыбнулся.
А бойцы уже обнажались перед боем.
– Да ты ранен, Князев, – Батя прищурился, кивнул на окровавленный бок, от которого его противник, морщась, отдирал присохшую одежду. – Это уважительная причина для переноса боя.
– Царапина, – Игорь, перебросил пропитанный кровью ком одежды через канаты и выпрямился. – Я готов.
Длинный порез на ребрах обильно кровоточил и, видимо, доставлял старшине немало страданий, но рана была не слишком серьезной. По крайней мере, в бойцовскую стойку он встал уверенно.
– Бой будет происходить в три раунда… – начал было Калатозов, но президент оборвал заготовленную речь:
– Никаких раундов. Бьемся до победы. Кто не сдюжит, его проблемы.
– Николай… – начал было Балагуров, но в ответ последовал хорошо знакомый ему рык:
– Все с поля!
И бой начался…
Федотов заранее занял удачную позицию, с которой открывался отличный вид на ристалище. Винтовка была собрана, установлена на штатив, заряжена. Через мощный прицел можно было разглядеть даже волокна на канатах, огораживающих ринг. За то, что его не видно со стороны, майор был уверен – эта позиция была его давним секретом. Жаль, что за ропотом волнующихся зрителей, ничего нельзя было расслышать. Да это особенно и не требовалось.