Выход за предел
Шрифт:
К тому времени, как родился Миколька, барские конюшни стараниями Потапа окончательно превратились в дом. И там жила молодая счастливая семья: муж-крановщик, жена-художница и сын Николай.
Сын их все детство играл с соседской девкой с каким-то мужским именем Василина. Глашке-художнице она не нравилась: «Ходит тут, болтает своими бантиками – здравствуйте, тетя, спасибо, тетя, пожалуйста, тетя – малахольная какая-то… И бабка ее такая же. Вся рожа в оспе, а она прется такая гордая с мордою. Да и Дашка вся в нее. Со школы все по райкомам да по горкомам шатается. Конечно, комсомолки – тоже телки. Пялят ее там во всех кабинетах партийных на кожаных диванах. Правильно Ашотик говорит. Только вот насчет дворянок да староверок пошутил, наверное. Какие они дворянки? Эти дворянки – все лесбиянки по пьянке. То с ними мужики-то
«Не дай бог, вырастет, забрюхатит ее Микола, да и охомутает она его. Вон парень-то какой видный растет. Да не про ее честь».
«Он у меня не дурак, – снова подумала Глашка и посмотрела на часы: ой, уже пора борщец греть. Скоро Потапик притопает – мой бык тупогуб, тупогубенький бычок, у быка бела губа была тупа. И какой дурак придумал это стихотворение? А я, дура, зачем-то выучила». Глафира встала со скамьи и ушла в дом.
Если по-честному, Василине тоже не очень нравилась Миколькина мама. От нее всегда пахло краской.
Глава 7. Второй
В декабре колхоз «Светлый путь» подводил итоги года. Он, как обычно, победил во всех соцсоревнованиях и премировал колхозников. Начались бесконечные вечера трудовой славы, на которых группа «Гулливеры» должна была играть в обязаловку. И она играла чуть ли не каждый день, попутно репетируя программу к Новому году. Учиться в школе было некогда и неинтересно, но Василина училась в десятом классе, единственная из группы, все остальные рокеры со школой уже завязали. Училась Василина, как ни странно, хорошо. Этому даже учителя удивлялись, наслышанные о ее успехах на эстраде.
– Как-то все успевает девчонка – берите пример, лоботрясы, – рекомендовали они другим выпускникам. А на эстраде первый порыв «общечеловеческой хипповой любви» уже закончился. Настали трудовые будни группы, правда, тоже веселые. Ребята-музыканты практически жили в клубе. Друшляли (спали) в оркестровке на матрасах, застеленных старыми бархатными кулисами. Берляли (ели) в буфете. Лабали, лабали, лабали (играли) – в общем, репетировали. Василина же каждый день уезжала последним автобусом домой, а на следующий день после школы возвращалась обратно – петь, репетировать и лабать. В группе «Гулливеры» из пяти человек нарисовались три лидера. Первым и официальным был Валерка Ганс из Питера. В Питер он перебрался когда-то из Тюмени. Клевый чувак, рубаха-парень, добряк и трудяга. Постоянно с паяльником в руках и с отверткой. Он был мягким ненастырным человеком, не вредным, но твердым, курил втихушку планчик, с удовольствием потреблял сушнячок и вел своих «Гулливеров» в светлое будущее по светлому пути на Олимп. Он был старше всех, и у него не было иллюзий по поводу этого светлого будущего советских лабухов.
Вторым явным лидером, с претензией на музыкальную гениальность, был гитарист Мишка Ценкель. Он придумал себе прозвище Цезарь и всем представлялся не иначе, но эти все, музыканты то бишь, за глаза его упорно звали «целкой», скорее всего, из-за созвучной фамилии. Был он невысокого роста с черной, как у Джимми Хендрикса, копной кудрявых волос, страшно неряшливым, охочим до девок и халявного бухла. Жуткий пройдоха и одновременно – правдолюб. Очень живой, эксцентричный и невероятно ленивый. За все время существования группы он не участвовал ни в одной погрузке-разгрузке аппаратуры, незаметно куда-то исчезая: уникальное явление для рокеров тех лет. При этом гитарист он был от бога. Кумиром Целки-Цезаря был Блэкмор из «Дип Пёрпл». Он был так на нем подвинут, что его мама, врач Софья Эдуардовна Ценкель, забеспокоившись о его здоровье, даже определила сына в психоневрологический стационар на неопределенный срок. Но Цезарь каким-то образом протащил туда гитару, магнитофон с наушниками и сутками напролет снимал виртуозные запилы своего бога. И снял всего – от ноты до ноты. Ему это удалось одному из миллионов таких же фанатов-гитаристов со всей планеты. Цезарь снял манеру игры Блэкмора просто в «ноль». С тех пор, где бы он ни лабал, какие бы песни ни обыгрывал на сцене, даже «День Победы» Тухманова, из колонок звучал Ричи Блэкмор.
Были в группе «Гулливеры» еще два пацана-музыканта, как говорится, без претензий. Бас-гитарист
И Рашид стал Гуцулом. Он учился в музыкальном училище на заочном отделении по классу ударных. Там готовили специалистов широкого профиля для симфонических и духовых оркестров, учили колотить по литаврам, по тарелкам и малому барабану – в общем, полная лажа. Но ксилофон Гуцулу понравился, и он его освоил факультативно на всякий пожарный. Боб и Гуцул стали друзьями и основной опорой Валерки Ганса. Третьим лидером группы стала Василина, нисколько на это не претендуя. Как появилась в группе, так и стала. Во-первых, она клево пела. Во-вторых, приносила, благодаря Сливе, клевые вещи. В-третьих, она была клевая чувиха и к тому же красивая. Василина и вправду очень выгодно отличалась от своих запанкованных, захипованных коллег женского пола. Она была высокой, стройной и очень галантерейной. Не красила хной волосы в красный цвет и зеленкой – в зеленый. Пирсинг с кольцом в носу отрицала наотрез. Не штукатурилась – она вообще не пользовалась косметикой. Ходила прямо, без приблатненных раскачек, в чистой одежде и чистой же обуви. Но главное, что было необъяснимо в Василине, – на эстраде от нее исходил какой-то свет, какое-то тихое сияние. Она приковывала к себе все взгляды, как только появлялась на сцене. Ну, а как начинала петь – это был отпад! Она стала не только лидером, но и сердцем этой команды сельского клуба, но никогда не пользовалась этим, не спекулировала.
Начались новогодние праздники, а с ними и каникулы в школе у Василины, которую музыканты группы звали уже не Линкой, а просто Ли. Один Слива по-прежнему величал ее Линой, когда изредка прикатывал на репетиции в своих «жигулях». Боб, Гуцул и даже Валерка Ганс смотрели на эту жигу с восхищением и с любовью, а Цезарь-Целка – с завидками, как говорила цыганка Настя из фольклорного ансамбля «Ромалы», базирующегося здесь же, в клубе. Пошли новогодние огоньки, и все коллективы, в них задействованные, перешли на казарменное положение.
Цыганка Настя была старше Василины, но такая же стройная, гибкая, неудержимая, с какой-то искринкой в глазах, необъяснимо красивая и дерзкая. Как и Василина, она была солисткой в своем ансамбле, задушевно пела столетние цыганские песни на родном языке и танцевала страстно и обворожительно.
– Дай погадаю, красавица! – обратилась она как-то к Василине прямо на лестничной клетке.
– Мне прабабушка не велит гадать, – весело проговорила Василина, пытаясь обойти незнакомку.
– Не бойся, не укушу и денег не возьму. А может, брезгуешь? – посмотрев с ухмылкой, спросила Настя.
– Почему брезгую? С чего это вы? – удивилась и даже обиделась Василина.
– Не сердись, вон как глаза-то засверкали! Дай руку, судьбу посмотрю, мне интересно, да и тебе, наверное, тоже, – сказала вдруг мягко цыганка и улыбнулась.
– Возьмите, – ответила Василина и с опаской протянула руку.
Бережно взяв руку, Настя посмотрела на ладонь и вдруг как бы отбросила ее, потом подняла на Василину свои большие карие, с поволокой, глаза и сказала: «А про прабабку свою Катю ты не врала: ведет она тебя по жизни. И дочку твою Машку тоже будет вести». Крутнула юбкой, развернувшись, и пошла.