Выход за предел
Шрифт:
Она была тогда совсем девчонкой. И жила здесь же, под Чинарой, со своей бабушкой Елизаветой в домике для прислуги. Их дом, где сейчас больница, отобрали, выгнав их, в чем были, как недобитую контру. Они и поселились в этом домике с пожилой гувернанткой Жузей. Прислуга вся разбежалась, а им бежать было некуда. Прабабка Катя из Лондона пыталась их вывезти через английского и французского атташе в Турцию, да никак не вышло.
А в их домик стали наведываться женишки, как называла их прабабушка Елизавета. Придут, ткнут кривой саблей или револьвером в живот и говорят: «Раздевайся!» Вот тогда Мамашуля и обрызгала себя соляной кислотой в первый раз – взяла метелочку, обмакнула в банку с кислотой и обрызгалась. А второй раз обрызгалась, уже когда фашисты да всякая сволочь полицайская стала захаживать – во время войны Отечественной. Всем объявила, что у нее
Во время той войны опять кровь лилась, смерть ходила, оккупация, облавы, расстрелы, бомбардировки! Хорошо еще, что домик стоял на окраине, в горах. А вот есть было совсем нечего.
Однажды, году в сорок втором-сорок третьем, Мамашуле и говорит бабушка Лиза с утра: «Катя, приходила ко мне во сне-то мама твоя. Сказала, что убили ее в Лондоне этом. Бомбой убили. А тебе нужно, говорит, Машенька, взять шелковую нитку, привязать к ней крючок рыболовный, насадить мушку, да пустить в корытах, в заводинках речек горных. Наловишь, мол, рыбки, да и поедите. А если, говорит, рыбку не поймаешь, то лягуш лови, да орехи собирай, да грибы – вот и выживете, с голоду не помрете». А Мамашуля на нее смотрит, на бабушку свою Лизу, и думает: «Наверное, умом, бедная, повредилась от горя да голода». А та давай чулочек распускать шелковый, из старых, да ниточку на тюрячок наматывать.
– На-ка, – говорит, – Машенька, пойди, испытай.
И пошла Мамашуля в горы, на речку да и наловила рыбы, и поели, и спаслись. И лягуш ели, и грибы, и орехи, и коренья разные – все что можно было и нельзя, все ели.
Незадолго до освобождения Крыма от гитлеровцев, там же, в лесу, Мамашуля и встретила парня-партизана однажды. Так испугалась сначала, когда увидела, стала кричать, что прокаженная она, чтобы не подходил. А он засмеялся звонко, автомат на сук повесил и говорит: «А я не боюсь прокаженных, я цыганами завороженный. Иди сюда, не бойся, я тебе хлеба маленько дам». А сам присел на камень и вещмешок развязывает. Осмелела Мамашуля, подошла, а он и не страшный, и не лезет, и не лапает, и даже симпатичный, чернявый такой – усики, бородка, худенький, правда, а так – ничего. И что-то шевельнулось в ней, дрогнуло, ожило.
Так и познакомилась Мамашуля – бабушка Василины, с ее будущим дедушкой Лёней. И подружились они, и залюбезничались. И стал он прибегать к ним, пробираться по ночам под Чинару. Отчаянный был. Говорил, что его цыгане то ли украли, то ли нашли. Выходили и заворожили от болезней и от пуль.
Да только не помогли заговоры-то цыганские: выследили его полицаи и расстреляли здесь же, во дворе, под Чинарой. Мамашуля с бабой Лизой омыли его под проливным дождем и тут же похоронили, не отпетого. Больше про него Мамашуля ничего не смогла и узнать-то, сколь ни старалась. Потом родила дочь Дашу – крепкую, здоровую девочку, а там Победа Великая, праздник всенародный, ликование. Но не было праздника у нее в душе, не было ликования. Там была тишина и радость одна-единственная – дочка Даша. Баба Лиза помогла ей и родить, и поднять на ноги девочку, а потом умерла. Но перед кончиной она опять видела свою дочь Катю – маму Мамашулину, которая приходила к ней из Лондона – вся в белом и с зонтиком. Что-то говорила, да та не расслышала. Эти рассказы Мамашули были для Василины самыми яркими воспоминаниями из детства.
Кроме еще одного…
Однажды Миколька привел ее в лавку «продавца счастья» – так называла этот магазинчик вся ребятня в округе. Кроме продавца, скучающего на табурете за прилавком, там никого не было. Было темно и страшновато, но пахло вкусно. Продавца звали Арон, но все обращались к нему Арик. Это был толстый человек с сильной одышкой и нездоровым лицом с крупным носом. Он был неопределенного возраста и небольшого роста. Всегда со всеми приветлив и даже ласков, особенно с детьми. Арик никогда не выходил из-за прилавка и почти не разговаривал. Взрослые говорили, это из-за того, что у него убили жену во время войны и он дал какую-то клятву – обет больше никогда не жениться, из верности. Детей они не нажили. Работала его лавка с восьми утра и до восьми вечера без выходных, а торговал Арик кондитерскими изделиями. Продавались там конфеты всех сортов – от шоколадных до горошка, печенье, пряники, вафли и вафельные трубочки, а на Пасху, хоть это и было запрещено, выставлялись куличи и ромовые бабы. Еще, как говорил Миколька, дядя Арик сам отливал в разных формочках петушков и зайчиков из плавленого сахара. А Мамашуля говорила, что Арик
Василину эта лавка одновременно и испугала, и заинтриговала, как только они с Миколькой зашли внутрь. Откуда-то звучала тихая музыка, как из музыкальной шкатулки, которую привезла ей мама Даша из Москвы на Новый год. И вдруг раздался голос: «Друг мой, Колька, ты где нашел эту девочку, эту принцессу? Из какой она сказки? Из какой она прекрасной страны? Где живут такие красивые девочки?» Миколька наклонился к Василине и, улыбаясь, прошептал: «Это дядя Арик, не бойся, он так разыгрывает». А голос продолжал: «Как зовут тебя, о свет моих очей?» Миколька опять наклонился к Василине и сказал: «Это он тебя так спрашивает, отвечай». И Василина негромко, но ясно произнесла: «Меня зовут Василина. Мне пять лет и три месяца. Я живу с бабушкой Мамашулей под Чинарой». И замолчала, очарованная какой-то сказочной нереальностью. «О, это древнее имя византийских царей и цариц! Я преклоняю перед тобой свои колени, принцесса Василина! А ты иди, друг мой Колька. Возьми конфетку и иди себе», – продолжал уже другой голос из-за прилавка.
Миколька подбежал к нему, взял конфету. Пробегая к выходу, лыбясь, тихо сказал: «Так надо, не бойся». И исчез за дверью. Василина осталась стоять одна, как зачарованная, даже не обратив внимания на то, что Миколька убежал.
– Посмотри вокруг, о принцесса моих очей! Все это твое! Я дарю тебе весь этот сказочный мир! Эту свою сказочную лавку с удивительными сладостями и волшебными сюрпризами! Это мой подарок тебе, принцесса Василина! Но эти дары мои не стоят и одной твоей улыбки!
– Подойди-ка сюда, девочка, – вдруг сказал другой голос, – хочешь конфету?
Василина подошла ближе к прилавку и увидела странное лицо Арика. Он поднял прилавок и поманил ее рукой: «Заходи сюда, девочка, вот увидишь, вкусно будет». Она зашла и увидела много ящиков с конфетами, печенье в упаковках и россыпью, изюм, орехи в каких-то корытцах, ведерки с вареньем, халву в масляной бумаге, кукурузные хлопья и много чего другого.
– Бери что хочешь и садись сюда, – похлопав по своим толстым коленям, сказал Арик. Василина взяла пряник и подошла. Арик поднял ее своими пухлыми волосатыми руками и посадил к себе на колени. Потом, поправив ее платьишко, спросил: «А что ты больше всего любишь кушать?» – «Не знаю», – ответила Василина, почему-то тревожась.
– А я знаю. Ты любишь шоколад, – и Арик, положив перед ней плитку шоколада, развернул сильно шуршащую, блестящую обертку.
– Кушай, дорогая, кушай, солнышко мое, – сказал он, а сам начал поглаживать рукой ее волосы и спину, пыхтя все громче и громче. Василина, почувствовав что-то опасное, спрыгнула с его колен, бросила не откушенный пряник и, выбежав из-за прилавка в центр магазина, сказала, посмотрев Арику прямо в глаза: «Я домой хочу». Тот стал стекать со своего кожаного табурета киселем, приговаривая волшебным голосом: «Подожди, принцесса, ты еще не видела всех чудесных моих подарков, моя дорогая».
Отворилась дверь, и в яркий проем вошла женщина в белых одеждах, и почему-то с зонтиком. А Василина кинулась в этот светлый проем и убежала домой. После этого случая она стала писаться в постель по ночам. Врачи сказали Мамашуле, что это – дизурия. Может, от простуды, может, возрастная, а может, и от испуга: кто ее знает? К школе пройдет. Это продолжалось больше года и было для всех страшным секретом. Даже маме Даше не говорили, когда она приезжала. А она и не догадывалась. В это время бабушка и внучка как-то особенно подружились. Василине было очень стыдно за себя и за то, что она не может ничего с собой поделать, а Мамашуле было очень жаль внучку при виде ее страданий. А после того, как во время игры в прятки Миколька обозвал Василину зассанкой (видно, мамка его, Глашка-хохлушка, разболтала), они обе страдали еще сильнее, но поделать опять ничего не могли. Василина перестала выходить во двор играть с ребятами и с дураком Миколькой, с которым провела все детство. Все свое время девочка теперь находилась с бабушкой, помогала ей во всем, а особенно – ухаживать за цветами в палисаднике. Как-то случайно Василина заметила, что бабочки, птички, соседские кошки, бурундучок, живший на Чинаре, и даже мышки, пробегающие под цветами, нисколько ее не боятся, как будто и не видят. Она сказала об этом бабушке. Та ласково улыбнулась, глядя на внучку с любовью, и ответила: «А меня они тоже не боятся, Василиночка, а я и не знаю почему».