Выход за предел
Шрифт:
Лариса Ивановна увела Микольку к своей подруге Любке, которая жила на другом конце города со своей годовалой дочкой у глуповатой и глухой бабы Нюси, к которой они прежде с Любкой таскали мужиков в любое время дня и ночи, нисколько не стесняясь старушки. И там Микольке сильно понравилось – свободы больше, и Любка тоже ничего, приглянулась, а той – Миколька, от скуки и молодости. Почуяв неладное, Лариса Ивановна стала забирать его ранним утром в провожатые на работу в больницу, а оттуда отправляла домой отоспаться, наказав: «Чтобы вечером встречал». Но Миколька, заскочив домой только минут на десять позавтракать, мчался на другой конец Ялты в такой же деревянный домишко к поджидающей его Любке. Так он, бедный, и разрывался, бегая, запыхавшись,
– Измаялся-то как парень от любви, – вздыхала она, убирая посуду со стола. – Ну да в армию скоро – отдохнет.
На четвертый день Миколька встал, позавтракал, взобрался на забор и громко крикнул: «Василина! Айда купаться на море!» Василина вышла из дома, посмотрела на его сияющую рожу и сказала: «Айда, Миколька!» И грустно улыбнулась.
С моря они пришли уставшими, но веселыми. Василина ополоснулась после моря под самодельным душем из бочки наверху с теплой водой, нагретой солнцем, и ушла к себе в комнату, а Миколька вымылся прямо из колонки холоднющей и отправился в сарайку подремать. Вечером Василина пришла к нему, осмотрела сарай, освещенный слабой лампочкой, и сказала: «Возьми меня, Миколька». Тот аж подскочил с топчана и, встав босиком на землю, глупо уставившись на нее, спросил: «Как, взять?»
– Возьми как женщину, обладай мной, – тихо ответила Василина, глядя прямо в глаза растеряному Микольке.
– Давай, – произнес тот тоже тихо и направился к ней.
– Не здесь, – сказала Василина, – пойдем на корыта, в горы.
И направилась к выходу. Миколька неуверенно двинулся за ней.
– Возьми фонарик и покрывало с кушетки, – остановившись, сказала Василина.
Он вернулся и быстро прибежал обратно. С раннего детства оба они хорошо знали эту дорогу и легко добрались до места.
– Может, не надо? – вдруг услышала Василина голос Микольки.
– Нет, надо, – развернувшись к нему, сказала она, взяла покрывало с фонариком, и со словами: – Отвернись, мне стыдно, – постелила покрывало на осеннюю листву, сняла с себя все и села.
– Иди ко мне, – позвала она Микольку, не поднимая головы.
Он подошел, присел рядом и приобнял ее рукой. Она не шелохнулась. Тогда он повалил ее навзничь, одной рукой взял за грудь, а другой стал расстегивать на себе брюки. Потом той же рукой раздвинул ее ноги и лег сверху, той же рукой направил свое копье туда, откуда вышло все человечество, и вонзил его что есть силы так глубоко, как это только возможно. Василине показалось, что внутри нее что-то лопнуло, и ей стало нестерпимо больно, так что она закричала.
– Не ори, дура, услышат, – зарычал он ей в ухо, и зажал ей рот все той же рукой.
Василина устремила на него глаза, полные ужаса, а Миколька, тяжело дыша раздутыми ноздрями, вдруг вытащил свое копье и зашипел, диковато глядя на нее: «Первый раз на животик или в ротик». Василина извернулась и выскочила из-под него, попутно двинув без разбора ногой куда придется.
– Ой, ты что, дура, больно же! – заголосил он и заскулил, но не как в сарайчике с Ларисой Ивановной, а по-настоящему.
Потом встал, отряхнул колени и, прошипев: «Только брюки испачкал, лежит, как доска, ничего не может, да еще пинается», – ушел. Василина посидела чуток, отерлась своим бельем, встала, накинула платье, свернула покрывало и направилась следом, думая про себя: «А фонарик и не понадобился».
На следующий день Миколька по-хозяйски зашел к ним на участок и
– Да иди ты в Красную армию, Колька, да не болтай много, – ответила Василина и ушла в дом.
В ноябре он и вправду ушел в армию защищать Родину. Отправили его служить в Казахстан. Там он служил в городе Серебрянск под Усть-Каменогорском в ракетных войсках, охраняя озеро Зайсан. Писал оттуда Василине нудные длинные письма с ошибками, которые ей приносила его мамка, Глашка-хохлушка. Да только Василина не отвечала на них. Когда познал что-то от начала до конца, то оно уже не интересно…
Глава 6. Сирота казанская
Родом Глашка-хохлушка была из городка Каменец-Подольский. Но не из самого городка, а из близлежащего хутора, в котором она не бывала уже бог знает сколько лет.
Жила она там в небольшой беленой хатке с матерью. И уже с 9 класса стала немного погуливать. Мать ее, Кристина, именуемая сельчанами Кристя, тоже погуливала, но дочь в этом не поощряла. А уж когда застукала доченьку в родительской кровати с соседом Миколой, то отхлестала их обоих вожжами. Микола убежал, сверкая задом, а дочь осталась дома, спрятавшись под кровать. Кристя грозилась ей, что все расскажет отцу, когда он вернется. На что Глаша, предварительно выбравшись из-под кровати, спокойно ответила: «И никогда он не вернется, потому что он предатель Родины, фашистский прихвостень – полицай, убежавший вместе с фрицами при отступлении. Враг народа, а я – дочь врага народа. А ты, мамочка, пособница врага народа, приспешница и подстилка немецкая».
Мать, услышав такое, сначала окаменела, а потом, указав на дверь, заорала: «Вон из моего дома, у меня больше нет дочери!» – и в рыданиях упала на разобранную сластолюбцами кровать. Глашка покачала головой и с улыбкой на лице сказала, что в таком случае у нее больше нет родителей, взяла паспорт и ушла из дома, попутно прихватив деньги матери из платяного шкафа.
На следующий день, переночевав у подруги, она отправилась в Каменец-Подольский. Этот городок стал известным в Советском Союзе после съемок в нем художественного фильма «Старая крепость». Там, действительно, есть полуразвалившаяся старая крепость. Но главная достопримечательность его – глубокий каньон, разделяющий город, и мост через него – соединяющий. Вот на этот-то мост и пришла наша Глафира с намерением броситься вниз. Но когда посмотрела в пропасть, то так испугалась даже мысли этой, что плюнула туда и пошла искать столовую – проголодалась. В столовой она, съев супчик, макароны с котлетой и выпив чайку, призадумалась: а что же дальше? К ней подошла неопрятная женщина в грязном белом халате и сказала: «Закроваемся мы, освободите помещенья». Глашка подняла на нее глаза и вдруг спросила: «А начальник у вас где?»
– В кабинете оне сидят, а чего надо-то? – ответила и спросила одновременно женщина.
– Поговорить надо, – сделав жалостное лицо, произнесла Глафира. Делать лица она умела виртуозно.
– Иди говори, там она, – сказала женщина и указала на дверь.
Глаша постучалась в дверь и вошла. На нее смотрели глаза уставшей, умной, опрятной пожилой женщины. Глашка умела и это сразу определить.
– Что вы хотели? – спросила начальница.
Глафира сделала несчастное лицо и поведала ей всю свою горемычную жизнь. И отца-то убили на войне, и матушку любимую схоронила, как три дня назад померла от болезни коварной… Одна-одинешенька на всем белом свете осталася. Сирота-сиротушка круглая…. Есть, правда, бабушка, но она сослана еще до войны в Воркуту, вот к ней, кровинушке родимой, и пробирается она: ни крыши над головой, ни гроша в кармане. Начальница выслушала все с печалью в глазах и сказала: «Сегодня здесь переночуешь, на диване, а завтра посмотрим. Если бабы будут пытать, скажешь, что посудомойкой принята». Встала и пошла к выходу: «Закрою я снаружи, такой порядок, еда тут есть, уборная тоже». Сказала и ушла.