Выиграть жизнь
Шрифт:
Но от дождя и ветра, от зноя и стужи, а главное, от сумасшествия и бессмысленной суеты города меня чаще и надежней укрывали чумы, яранги, юрты, сторожки, вигвамы, тапити, шабоно… Ложась спать, я не один год видел над собой не потолок, а ветки шалаша, брезент палатки, тент гамака или противомоскитный полог, а то и попросту верхушки деревьев или вечность звездного неба…
Мне бы очень хотелось сказать, что Родина – это моя родовая, семейная история, могилы предков, наконец, история страны…
Я очень мало знаю о своих дедушках и бабушках, которых застал при сознательной жизни, но уже не застал при жизни осознанной. И уж тем более я не знаю почти ничего о своих предках дальше третьего колена. Одни из них сделали все, чтобы беда не постучалась ночью в двери родных и близких, другие были слишком заняты строительством нового справедливого мира.
…Революция, гражданская война, Гулаг, Великая Отечественная – не оставили даже могил тех из моих родных, кто был участником всех этих событий. В истории, которую переписывают уже в третий раз только за мою одну полную случайностей жизнь, густо пропитанную искренней, ноющей, наследованной любовью к Родине.
"А ты знаешь, – говорит мой приятель своей десятилетней дочке, – что основатель известной фирмы "Филипс" был родственником Карла Маркса?" – "А кто такой Карл Маркс?" – спрашивает его дочурка…
…Почему так радостно сжимается сердце всякий раз, когда я возвращаюсь домой даже после вполне приятного и короткого путешествия?
…Может быть. Родина – это друзья и люди, рядом с которыми я был прежде или которые любят, терпят или ненавидят меня сейчас? Тогда без кого из них конкретно я не смог бы жить? И потом их всегда при желании можно увидеть и услышать, находясь и вдали от Родины?
Пейзажи? Березки? Да, но я назову десятки мест на планете, перед красотой которых я немел в восторге…
Может быть, старые семейные вещи? Как пишут в хороших книгах: "Я беру их в руки, а память и воображение уносят меня…
…Ритмично повизгивает металлическая люлька-качалка. Я уже едва помещаюсь в ней. Но она мне очень нравится. А может быть, мне нравится то, что, когда я засыпаю, рядом сидит моя любимая бабуля. Она качает люльку и тихо поет: "Синяя бумажка по полю летала…", мои веки наливаются приятной тяжестью, и я в тысячный раз разглядываю густой и темный лес, вытканный на настенном коврике. Там, возле большого поваленного дерева, стоит огромный медведь. Обернувшись, он не сводит с меня своих желтых глаз. Когда я усну, медведь скроется в чаще, чтобы как всегда вернуться к моему пробуждению. На гвозде, вбитом над ковриком висит на кожаном шнурке настоящий медвежий коготь. Я бы давно снял его, чтобы показать моим городским друзьям. Но бабуля сказала, что если я дотронусь до когтя раньше, чем стану взрослым, то медведь на коврике навсегда уйдет в лес и унесет мою силу и правду. Потом найти их будет очень не просто. И я буду вынужден искать их по всему свету…
Я проснулся оттого, что бабушка дрожащими, всегда пахнущими камфарой пальцами повесила мне на шею какой-то "медальон" на шнурке и мелко меня перекрестила, беззвучно шевеля губами. "Что это, бабуля?" – сонно спросил я. "А ниче, пусть будет, внучек. Не сымай…"
…Бабушкин оберег я не снимаю и по сей день. А, отправляясь в очередную трудную экспедицию, я надеваю на шею еще и кожаный шнурок, на котором висит медвежий коготь.
Настоящую историю когтя я узнал лишь по возвращении со службы на флоте. Уже не было ни моей бабушки, ни бабушкиного дома, в котором я рос. Когда бабушкин дом сносили, маме пришлось снять этот коготь со стены и медведь с коврика, наверное, скрылся в глубине леса, унеся с собой мой детский мир.
Слушая рассказ мамы, я держал в руках коготь и будто наяву видел все то, о чем она рассказывала…
Моего прадеда по маминой линии везли к его дому через все село на санях. Рядом с ним на этих же санях лежала окровавленная туша медведя-шатуна. Их так и нашли в лесу, лежащих в обнимку. С медведя сняли шкуру, а прадеда долго выхаживал местный знахарь.
Лекарства у него были известные: молитвы да настои из трав. Раны на руках, шее и голове зажили быстро. Но вскоре стало ясно, что мой прадед, охотник и первый плотник на деревне, обезножил навсегда. И тогда Василий Иванович попросил свою жену, мою будущую с прабабушку, подать ему заготовленные им деревянные бруски и его широкий охотничий нож.
– Ложек нарежу, негоже мужику сырым бревном в избе валяться.
Под утро, глядя на образа, он навалился непослушным телом на широкое лезвие.
Ножом, которым он "упредил" медведя и "ослобонил детей и бабку" от своей обузы спустя много лет его сын – мой дед Петр Васильевич, в день, когда я сделаю свои первые шаги, разрежет на моих ногах невидимые путы. Нет уже ни моего деда, ни прадедова ножа.
И только коготь того медведя на моей шее по сей день заставляет меня искать свою силу и правду по всему белому свету.
И больше ничего. Никакого дома, никаких вещей, бумаг, историй… Только память цепко хранит звуки и запахи, яркие картинки, увлажняющие глаза, и мои глупые детские вопросы заглушающие очень важные ответы: "А кто такой Бог? А что такое Родина?…"
Тело привычно выполняло знакомые движения, а мозг отчетливо, как инструктор, корректировал схему тяжелой, но приятной работы. Медленнее, еще медленнее, нежнее. Только не торопись. Вот так, так, ты все правильно делаешь. А теперь сюда одну ножку, сюда другую… Умница, у тебя все получается как надо, и ты уже второй час нравишься мне, с каждой минутой все больше и больше. Ну а теперь пора. К дьяволу изнуряющий контроль над ситуацией. Последний рывок, быстро-быстро, пока не иссякли последние силы и воодушевление. Теперь можешь стонать, кричать, кусать губы и чем активнее будут эти последние мгновения, тем скорее наступит заключительный аккорд восторга и я, наконец, смогу в изнеможении перевернуться на спину и, отдышавшись, сказать себе: "Я сделал это профессионально. Теперь и она в списке моих побед, и на ней сегодня, я испытал самые острые ощущения, которых ждал и к которым мысленно готовился в предвкушении этой запланированной встречи…
Она была прекрасна, пластична, стремительна. Вода забурлила вокруг нас. Ее молодое, влажное и упругое тело содрогнулось в последних конвульсиях и вскоре обмякло в моих руках. А ведь еще несколько минут назад я едва не задохнулся в ее объятьях…
– А чем же закончилось это "любовное приключение" с темпераментной особой?
B.C…
– Я ее съел…
Корр.:
– Кого?!
B.C.:
– Анаконду, имевшую неосторожность напасть на голодного путешественника в джунглях Амазонии.
Корр.: Да, кстати, и первый эпизод "из дневника", рассказывает тоже не о том, о чем, очевидно, подумали, как и я, безнадежно испорченные амурными романами читатели. Это лишь эпизод о покорении Виталием, одной… из горных вершин.
– Виталий, а Вы никогда не боялись, что однажды вас насильно заставят жениться на какой-нибудь папуаске, африканке или индианке из амазонских джунглей?