Выше жизни
Шрифт:
Неужели Брюгге отречется от самого себя?
Наступила пора сопротивления. Борлют пользовался большим влиянием в обществе стрелков св. Себастиана с тех пор, как его избрали президентом. Он чаще прежнего ходил туда, встречался с членами, постоянными посетителями, целым классом мелких буржуа, легко поддающихся влиянию, — спокойная жизнь которых не допускала рискованных предприятий. Он растолковал им, в чем состоит вопрос; какою химерою была надежда на восстановление окончившегося благосостояния, насколько было преступно для призрачной цели разрушать подлинную красоту Брюгге, слава которой начинала распространяться по всему свету.
К тому же был еще личный аргумент,
Борлют пробовал протестовать также составлением газетных статей. Он заручился одним местным листком, предпринял там последовательную и горячую кампанию, но и здесь результат был ничтожен. Пресса не имеет влияния на общественное мнение, еще менее — на власти.
В деле морского порта, как и в других делах, все совершалось в тени, сводилось к тайным совещаниям, заседаниям чиновников, тактике комиссий. Инженеры сговаривались с финансовыми и политическими деятелями. Фаразэн был душой этих комбинаций. Он держал в своих руках все их нити. Основалась лига, как центр пропаганды. На этот раз позаботились об устранении всякой партийности. Президентом был член городского совета. Фаразэн был избран секретарем. Организовалась обширная петиция. Жители, беспечные, к тому же боязливые, все подписывались. Затем делегаты были приняты различными министрами, которые соглашались, обещали вмешательство правительства, часть необходимых миллионов.
В деле принял участие весь грозный политический механизм, со скрытыми пружинами, бесконечными ремнями, непреодолимыми колесами.
Борлют чувствовал, что этот механизм уничтожит красоту Брюгге, и под предлогом — только слегка коснуться ее, придавит ее своими железными зубами.
Борлют волновался, удвоил свои старания. Он сам удивлялся немного своему воинственному рвению. Как пришел он к этим приемам борьбы, этим резким словам, этим постоянным воззваниям, как призыву к оружию, — он, который был человеком молчания, прошлого и мечты? Но разве в этом случае он не защищал свою Мечту? Его Мечта, на этот раз, слилась с Делом, страстным и бурным Делом, направленным не против единичного врага, но против Толпы.
Толпа выказывала себя тесно сплоченной, от невежества или беспечности. Он был одинок. Но разве не в этом состоит борьба выдающихся людей, которые идут одни против всех? Им надо одержать победу над единодушием, которое сначала отрицает их. Красота Брюгге (в создании которой он участвовал) была тоже произведением искусства, которое нужно было объяснить. Но как? Каким способом победить Толпу? Можно ли переходить от одного к другому, открыть одними руками все глаза, которые слепы?
Отдельные, единичные победы.
Однажды Борлют надеялся встретиться с самой Толпой. После того, как он обличал в газете эту систему темных интриг и кампаний, которая велась втихомолку, лига «Брюгге — морской порт» ответила на это, призывая всех, назначая общее собрание, где будут сообщены сведения о положении вопроса, принятых планах, необходимом займе, обещанной поддержке.
Афиши на фламандском языке были расклеены под необычайным названием, шокировавшим, как богохульство, среди религиозной тишины улиц: «Митинг-монстр», с предметом обсуждения и именами должностных лиц лиги. Но последние знали хорошо, что они не подвергаются никакому риску, ввиду апатии жителей, которые, как они думали, ни о чем не беспокоятся, не захотят вмешиваться в совершенно неизвестное для них дело и собрание.
Фаразэн предвидел, что Борлют все же воспользуется случаем. Он даже сам возымел эту мысль об общем собрании, как о ловушке, куда попадется его враг. Борлют, действительно, не колебался. Мужество взволновало его, радость борьбы, лицом к лицу с Толпой, в открытом поле, после стольких тайных нападений позади кустарников и склонов гор…. Наивный и мечтательный, он подумал, что население Брюгге массами прийдет туда, и он будет иметь возможность убедить его, заставить преклониться перед вызванною из прошлого красотою города. Все предшествующие дни Борлют был в сильном волнении. Он призывал своих самых верных друзей из общины стрелков св. Себастьяна, самых ярых противников этого предприятия, которое угрожало их древнему зданию.
Он рассчитывал, что все члены поддержат его, будут протестовать с ним против вандалов, разрушат проект, под шум смеха и свистков. Разве смех не может оказать такой же услуги, как негодование? Вот почему Борлют достал у Бартоломеуса карикатуру. Это было сделано под большим секретом, так как дело морского порта находилось под покровительством городского совета и города. Художник зависел от них, потому что они заказали ему фрески для готического зала в Ратуше, которые не были еще ни приняты, ни уплачены. Однако он дрожал от негодования, при мысли, что город изменится, наполнится шумом, развалинами, новыми постройками ради презренных денежных соображений. Он согласился набросать для Борлюта сатирический рисунок с простыми очертаниями, в народном духе, наивный и сильно действующий, как жалоба: он изобразил людей с их домами на спинах, двигающихся, бегущих за морем, едва заметным на горизонте и уходящим При их приближении, в то время, как дома рассыпались на мелкие камни, и город становился только строительным материалом…
Раскрашенный рисунок был отпечатан, как афиша, и расклеен на стенах, возле афиш о митинге лиги. Это был противопоставленный взглядам противников ответ, борьба на одной и той же почве, на которой никто не хочет заключить мира…
Борлют волновался, переживал что-то героическое. Как он презирал теперь все ничтожные случаи, которым он придавал столько значения: вспышки Барбары, сожаления о Годеливе, все то, что было низменно, временно, мелко и напрасно! У него не было более времени прислушиваться к самому себе, страдать от нюансов, заниматься своей душой.
Он жил как бы вне себя, охваченный Делом, точно огромным ветром, направляющим его. Мучительное сознание, что он одинок и принадлежит только самому себе, окончилось! Он принадлежал уже другим. Он становился Толпой…
Утром, в ожидаемый день, который совпал с днем игры, он поднялся на башню, забылся под звуки колоколов, которые походили на воинственную песнь, возмущение древних потревоженных колоколов, перезвон маленьких колокольчиков, которым угрожают.; это был целый союз бронзы против всех людей, желавших восстановить порт, наполнить воздух мачтами, о которые разбивались бы их звуки.