Высокая макуша. Степан Агапов. Оборванная песня
Шрифт:
Долго, ох как долго тянется ночь! Прокричал петух — один раз, другой, третий. «Сколько же раз поет он за ночь?» — спрашивает себя Степан. И усмехается, досадно ему от этой загадки: жизнь прожил, а пустяка не знает.
Не в силах больше одолеть неотвязную дрему, подымается снова, топчется на разостланной по снегу шубе. Похлопать бы рукавицами, да вдруг зверь поблизости, услышит.
Прошел еще, может, час. Степан напрягает глаза, яблони кажутся ему живыми, будто машут руками. Вглядевшись, он видит: неслышно и быстро подвигается по снегу, наискось через сад что-то живое, темное, хвостатое.
«Давай, давай, подвигайся», — мысленно шепчет Степан, снимая рукавицы и хватаясь за ружье. Рукава полушубка оказываются толстыми, так что не без труда прилаживает он к плечу одностволку, наводит ее на близкую уже цель. Ищет, ищет глазами мушку, а мушки не видно. На глаза набегают слезы, от напряжения ломит в плечах, цепенеют руки, сжимающие ледяной металл ствола. Чуть опустив ствол, он снова видит сидящего неподалеку зверя. Туго прижимая ружье к плечу, чувствуя щекой холодок приклада, решительно нажимает пальцем спусковой крючок.
С морозным треском ахнул сухой и короткий выстрел, закатился эхом в лощину, в пустоту полей. Шарахнулись во дворе овцы, закудахтали куры. «Дернула меня нелегкая, — подумал, — всю скотину перепугал».
Проваливаясь в глубокий снег, добрел он до места, куда ударил заряд, но зверя как в помине не было. Только снег кругом да тени от яблонь. Обойдя кругом сад, ничего не заметив, он снова зарядил ружье, приложился и ахнул в морозную даль: чтобы не повадно было никакому зверю…
А наутро пошел проверить, как это он промазал. К удивлению своему, далеко за оградой сада увидел на снегу алую звездочку, другую, третью… «Ага, поранил», — обрадовался. И тут же метнулся в дом, проворно напялил лыжи.
Не прошло и часа, как лихо, раскрасневшись с мороза, катил он обратно, а на плече у него золотисто-огненным воротником пламенел длиннохвостый зверь с клыкастой мордой и черным пятном на носу.
Потом, навещая изредка сельмаг и почту в Доброполье, будет он расписывать всем встречным, как лисицу застрелил, — кто поверит, а кто и нет, посмеется над «охотником»…
Долго-предолго, длинной резиной тянулась зима; как ни растягивай, а все не обрывается. Даже и домашняя работа не могла заглушить одиночества Степана. Выйдет на улицу — снегу ли покидать после метели, за водой ли сходить в колодезь или так просто, промеж дел поглазеть на белые поля, — сам себе удивлялся, как это решился на такую жизнь. Только и запомнилось, как Лизавета гостевала да раза три после того в Улесье ходил, намереваясь перетянуть ее к себе. Но заупрямилась бабочка, стала на своем — «Не пойду в чисто поле» — и баста.
Размышлял Степан, как уютно было в родных его выселках, когда жили они одним своим колхозом, и как повернула судьба людей к чему-то новому, не совсем понятному. Остановится это новое или дальше пойдет разливаться, захватывая и сметая малые, подобные Агаповым дворикам, деревни?
И снилось, возвращалось к нему в тягучие морозные ночи, когда дремал он на теплой печке, то давнее и недавнее, отодвинутое назад, — виделась наяву
История Агаповых двориков
Началось это вскоре после гражданской войны, когда крестьяне, не желая мириться с нехваткой земли, осточертевшей им при царском «прижиме», стали расселяться из тесных деревень и сел по вольным запольям.
…Бурлила сельская сходка. Больше всех петушился Семен Агапов. Щуплый, затерханный, он мял в руке и без того перемятый картуз, горласто выкрикивал:
— Товарищ Ленин, наш Ильич, што указывал? Землю хрестьянам? Хрестьянам! Хто над ней теперича хозяива? Мы хозяина! Не жалаем боле в тесноте!
— Не жалаем! — поддержал его длинный, как жердь, Илюха Рыжов.
— На выселки давай!
— Пиши бумагу в рик!
Деревенский грамотей Михайло Куракин тут же, прямо на улице принялся царапать под диктовку мужиков «ризилюцию» в земельный риковский отдел.
Подписались под ней пятнадцать хозяев — кто закавыками, кто крестами. Пятнадцать из девяноста хозяйств деревни Страхово захотели вольной жизни, простора на земле…
С гордо поднятой головой, с возгоревшейся усмешкой на губах шагал Семен Агапов по родному Страхову, и ничуть не тревожило его скорое прощание с этим родством. Оглядывая низенькие подслепые избенки, придавленные соломенными крышами, построенные так, что и курице меж них не проскочить, он плевался, матюжил такую тесноту в креста и бога.
— Нешто так живуть? — останавливался он посреди грязной улицы, заваленной кучами мусора, сплошь всковыренной колеями тележных колес да коровьими копытами. И смачно тьфукал при этом.
— Ты штой-то, Семен, навроде верблюда расплевался? — спрашивали его встречные.
— Сами вы… ирблюды, — огрызался он. — Не жалаю жить в такой сумяти, выселяюсь!
Степан, средний из трех его сыновей, тянул подвыпившего отца за рукав и все отговаривал:
— Хватит, папань, темнеет ить на улице. Завалишься в лужу, так и сгинешь.
Кое-как удалось ему затащить в избу отца. Пошумел-пошумел тот и скопылился…
Приехали из рика агроном с землемером. Отмерили на суземье между Страховом и Добропольем две с половиной сотни гектаров, остолбили границу. Избы решили строить на пригорках, неподалеку от каменного обрыва, под которым струился родниковый ручей: как раз тут колодезь можно оборудовать. Ниже родника по склону оврага кустились низкорослые дубки, возраст которых никто не мог определить: очень уж тупо они росли. Должно быть, оттого, что земля была тут бедной — каменистой да иссушенной. Зато лугов в достатке, будет где скотину пасти и корму в зиму наготовить.
Долго толковали и спорили, как назвать будущее поселение. Кто предлагал Новыми выселками, кто — Красным поселком, кто — Страховским.
— Да што вы, мужики, раскудахтались, как бабы! — оборвал всех зычным голосом Илюха Рыжов. — Вон за Добропольем обосновались Новопоселенки, Красный поселок. Так и запутаться недолго. Назовем Агаповы дворики — и делу конец.
Так и порешили, как Илюха сказал. Это потому, что первыми приехали на новое место два семейства Агаповых: сам хозяин с хозяйкой, старухой матерью, сыновьями Степаном и младшим Васяткой да женатый сын Павел с двумя ребятенками. За ними уже потянулись Куракины, Петрунины, Илюха Рыжов, вдова Алена Чубарова с пятью ребятами…