Высота

Воробьев Евгений Захарович

— Ну как, Пантелеймоныч, залучил работничка? Еще одного свояка ждешь?

— Жду. Не собутыльник же он мне. Не родственник.

— Любишь ты за собой хвост тащить. Как у павлина.

— Этот хвост нам сразу порядок на коксовых батареях наведет. Вот увидишь: сядет Локтев — вся коксохимия с моих плеч долой! Вот Локтева я и выпросил. Что же это, по-твоему, — признак моей слабости?

— Конечно! Нам с тобой следует на месте искать, выдвигать и воспитывать способных инженеров. Смелее выдвигать!

— Посмотрел бы я, как ты во

время горячего боя начал бы искать и воспитывать своих политработников. Ты подожди меня в трусы зачислять, а подумай вот о чем. Скажем, прислали мне скверного прораба, набедокурил он. Я за него не ответчик, пусть за него дядя из министерства отвечает, который его ко мне прислал. А если работник, которого ты моим хвостом называешь, дров наломает? Да с меня за него втройне спросят. Я же за этот хвост своей головой буду отвечать! Так что еще неизвестно — признак силы начальника или его слабости, если он, руководствуясь политическими и деловыми требованиями, хочет работать с людьми, которых знает. Однополчане — тоже свои люди!

Дымов замолк, ожидая возражений. Но Терновой молчал, тяжело опершись на палку.

— И что такое вообще — свои люди? — продолжал горячиться Дымов. — Не прав ты в этом, Терновой. Если так рассуждать, то и каменщики мне — свояки. Сколько уже домен и мартенов я с ними поставил!.. А будет время, добьюсь — весь штаб со мной ездить будет. И ты за мной будешь ездить! Хотя в приятельских отношениях нас заподозрить трудно. Все время спорим! Вот это и будет дымовский хвост.

— «Дымовстрой» на колесах?

— Ты вот, когда твою дивизию с фронта на фронт перебрасывали, разве политруков себе новых подбирал? Штаб должен быть постоянный. Тогда легче будет вот такой десант сразу в бой бросать. Вчера нам придали монтажников, сегодня — каменщиков. Потом каменщики свое дело кончат, зато другой батальон мне подбросят. — Дымов взглянул на Тернового исподлобья, ожидая возражений, но тот молчал, задумавшись, и Дымов с вызовом продолжал: — Вот решит завтра правительство строить на Алтае новый металлургический завод и прикажет Дымову ехать туда со всем «Уралстроем». И выеду!

— Далеко хватил, Пантелеймоныч!

— А что ж ты думаешь? Трест на колесах. Вывеску сменить недолго. Сегодня «Уралстрой», завтра «Алтай-строй», а послезавтра еще какой-нибудь «Заполярстрой»… Без работы нам сидеть не дадут. Десантом будем высаживаться. А мне требуются такие помощники, чтобы я знал все их нутро. И чтобы на каждом шагу не проверять их и не кричать на них!

— Разве ты можешь не кричать? — рассмеялся Терновой. — Ты же заболеешь, если у тебя все пойдет тихо да гладко…

— Вот потому-то мне с тобой и расставаться не хочется. Ты уж мне тихо жить не дашь…

Терновой часто мысленно сравнивал Дымова с его предшественником по «Уралстрою».

Тот не умел верить людям и верить в людей. Стоило работнику ошибиться, ему почти невозможно было снова завоевать доверие управляющего, потому что тот мысленно перевел

уже этого работника в разряд штрафников. Тот считал, что учить работников полагается в институтах, в техникумах, на курсах. А его дело — создать условия для опытных строителей, поощрять их, пока они работают хорошо, и выгонять, когда работают плохо.

Дымов же умел прощать ошибки. Чем больше человек ему нравился, тем больше он от него требовал, кричал на него, но и держался за него. Дымов исходил из убеждения, что, за редким исключением, каждый человек по-своему талантлив, что каждый человек хочет работать как можно лучше. Недостаток знаний у прораба, у мастера не очень пугает Дымова. Но он может быть жесток к тому, кто воображает себя знающим и не хочет учиться, или к человеку равнодушному, который делает порученное ему дело холодными руками.

Последний самолет опаздывал. Но вот он уже катится по летному полю. Жесткий воздух ударил в уши встречающим.

Из самолета вместе с группой каменщиков вышел инженер Локтев — высокий, седой, плащ внакидку, и Гинзбург — в кургузом пиджаке, из-под которого выглядывала синяя косоворотка, и в широких брюках, заправленных в бурые сапоги, его легко можно было принять за одного из каменщиков.

Гинзбурга иногда вызывали в Москву или на далекие стройки для консультации. И в Каменогорск к нему приезжали за советом доктора наук, профессора, работники научно-исследовательских институтов, хотя сам он не имел даже кандидатской степени — ему все некогда было дописать диссертацию. Дымову нравилось, что на его главного инженера такой спрос: пусть приезжают кон-сультироваться на «Уралстрой». Однако Дымов очень не любил, когда Гинзбург улетал с площадки.

Вид у Гинзбурга был такой, словно его только что разбудили. Едва ступив на землю, он тут же, возле самолета, начал лихорадочно разжигать трубку.

— Ты, Григорий Наумович, сейчас весь аэродром подожжешь, — усмехнулся Терновой, оттаскивая Гинзбурга в сторону.

— Здравствуй, Иван Иваныч. — Гинзбург рассеянно зажал горящую трубку в кулаке. — От самой Казани не курил. Что у вас тут стряслось? Все время дожди?

— Весь график размок. Поэтому министр и прервал твою командировку. Мы убедили его, что без тебя дожди никогда не пройдут. И ты, кажется, привез нам солнечную погоду?

— А кроме того, каменщиков. Это важнее. Ведь управлять человеческой энергией легче, чем солнечной. В будущем мы научимся предотвращать осадки.

— А мы тебя не для этого вызвали. Тут весь коллектив взбудоражен. Простои! А на нас с Дымовым сыплются проект за проектом.

Дымов тащил Локтева к своей машине, даже не познакомив его с Терновым, и на ходу рассказывал о положении дел на коксохиме. И Локтев уже весь был поглощен делами. Он беззаботно закинул чемоданчик в присланную за ним машину, попросил шофера доставить вещи в гостиницу, а сам умчался с Дымовым на коксохим.