Высшая мера
Шрифт:
В землянке, за столом, он был весел. Достал, как обычно, водку из-под кровати:
— Кому похмелиться? — и налил себе.
Следом к бутылке потянулся Славик-Чугун.
— Большому кораблю… — пробасил он.
— Большой и падает с большим грохотом…
Позавтракали. Пошли к катерам. Кот Рыбалкин, пышный хвост держа на отлете, спешил по трапу впереди других. Углядев и поняв, что невод кидать не будут, Рыбалкин забрался в рубку, на обычное место свое, за штурвал, и улегся там, временами поглядывая через стекло вперед.
Костя
Прошли и оставили позади станицу. Поднималось солнце, освещая пустынные задонские холмы, светлую молодую зелень их. Уходили вверх и вверх.
Дед рыбачил теперь лишь на весенней путине, давно не был здесь и потому жадно глядел, угадывая, конечно, знамое, но уже и подзабытое.
— Тут, по-старому, Чебачий проток назывался. А дальше — Узякерик. А через него, по весне, ход на Межонку. Тама любил рыбалить покойный Митрон.
Костя слушал, рыжий кот Рыбалкин подремывал, понимая, что впереди долгий ход.
А в кубрике Матвеич, Славик-Чугун да Мультик лениво играли в карты.
— Уходим… — вздыхал Матвеич. — А зачем, куда?..
— Куда идем, не знаем… — пропел Славик-Чугун, шлепая картой. — Там дороги далеко, барыги не доберутся.
— Зачем барыги? Там рыба сроду не жила, — сказал Мультик. — Чего толкать будешь барыгам? Себя?
— Я им не подхожу. У меня — мослы вонючие. От ментов спасаемся.
— И от рыбы… — гнул свое Мультик. — Две тонны да три… Плохо, что ли? А в том году где десять тонн прихватили? На Харлане. А мы от него бежим. А он еще себя не показал.
Матвеич, опасливо пригибаясь к столу и на дверь поглядывая, проговорил, коротко вздыхая и морщась:
— Костя боится, вот и уходим. А наверху, точно, делать нечего. Там тоня старые. Никто их не чистил. Карши ловить, приволочки рвать — и весь доход. А время идет. Туда-сюда, и запретка. Люди ловят, сдают, а мы при своих интересах.
— Лапу будем сосать… — громко сказал Славик и, поднявшись, достал бутылку из ящика.
— Любарь возникнет, — предупредил его Мультик.
— А я тоже возникнуть могу. Работы нет, катаемся… Чего делать? Лишь эту дурынду глотать.
Он налил себе, выпил. За ним потянулись остальные. Лениво раздавали карты. Стучал движок. Катер шел вперед и вперед, не сбавляя хода.
— Будем хорониться… — вздыхал Матвеич, поглядывая на дверь. — Путину прохоронимся и останемся при своих интересах. А чем семьи кормить?
— Там ни барыг, ни баб, ни пойла… — сокрушался Мультик.
Костя заглянул в кубрик, водку увидел, неодобрительно хмыкнул, но приложился к бутылке и снова ушел к Деду, в рубку.
12
В привычных местах, где таскали невод из года в год и все было ведомо, на берегу ли, под водой, — и там, случалось, ловили принесенные рекой коряги. В новой стороне первый же замет принес
Второй день тоже пропал зазря.
Когда-то в этих местах донское русло ушло к горе, отделив от себя старицу сначала песчаной косой, потом островом, заросшим вербой да тополем. От старицы можно было уйти к Тропленским озерам и Красным ярам. Прежде здесь рыбачили, теперь забредали лишь случаем. Старые тони никто не чистил, не хранил, и худая память Деда уже не держала приметы: где невод кинуть, где тянуть его к берегу, а где опасаться.
Промучились в новых местах два дня, переругались и пошли восвояси.
На свое становье причалили, словно вернулись в дом родной. Уютен и покоен был речной залив. Кудлатые вербы, тополя обступали поляну и землянку, скрывая от ветра и чужого взгляда.
Время было не позднее. Пошли на тоню, кинули невод и с трудом подтянули его: кипела рыба в тесном кутке сетчатых стен. Подвели железные лодки-байды, черпали рыбу зюзьгой, грузили. И разом забылось все: вчерашние беды, ругня. Так бывает всегда при удачливой, доброй работе.
Подъехали покупатели, один да другой. С опаской, но нагрузили их, приказав уезжать не напрямую, а в объезд, Клетским грейдером.
Взбодрились хохлячьим самогоном, закусили колбаской да салом, стали рыбу сдавать на заводскую приемку.
К землянке, в затон пришли затемно. Варить было поздно. Нажарили яичницы с колбасой да салом и сели на палубе, за низким столиком при свете прожектора.
Вчерашние беды и неудачи остались позади. Говорили о нынешнем добром улове, о завтрашнем.
— Тоня должна отдыхать!
— Особенно Лебедёнок, он не любит, когда его каждый день доят.
— Скажи, Дед, в старое время…
Выпили и галдели.
На свет и шум, словно воронье на добычу, подворачивали к становью, чуя дармовое "пойло", ночные рыбаки-"бракуши": Куцавелий, Хрипун да Водяной. За ними прибыл Форкоп с новым помощником. Лишь заглушив мотор, он объявил:
— Нового дурака нашел, такого вы не видали. Физкультурник. Падать и убегать умеет.
Из лодки, из темноты, вслед за Форкопом и вправду вылезло чудо: заросшее, небритое, в зимнем пальто с воротником, надетом на голое тело.
— Новая мода! — объявил Форкоп. — Костюм-тройка: трусы, майка да фуфайка. Вот в чем жены из дома выгоняют.
Всяких на воде видели и удивились лишь на минуту.
— Одеть бы чего…
— Я гардероб с собой не вожу, дураков одевать. Стакан ему влейте — и все дела.
Мужик поднесенный стакан выпил. Молча вздыхал.
— Жуй закуску! — приказал Форкоп.
— Не могу… — прошептал мужик, страдальчески морщась. Даже от вида еды его воротило.
— А я говорю — жри, — настаивал Форкоп. — Надо работать, а ты уже дышишь через раз. Жабрами едва шевелишь.