Высший пилотаж
Шрифт:
Мария Колосова совершенно не понимала, что с нею происходит.
В такой же растерянности пребывал и Иоанн Соколов.
Случайно столкнулись два человека — спасенный и спасительница. До этого жизнь каждого из них была подчинена собственным закономерностям. У Маши — земным, строгим, упорядоченным и ненарушимым, как сила земного притяжения. У Иоанна это были скорее законы аэродинамики: воздушные, стремительные, презирающие гравитацию, опасные для жизни — и именно вследствие этого тоже жесткие и незыблемые.
Но вот грянула поздняя майская гроза и познакомила двух столь несхожих людей. Поэт, возможно, определил бы это так: оба оказались на линии горизонта — там, где земля и небо соприкасаются.
Все законы нарушились, поломались: до сих пор ни одному из смертных не дано было узнать, что происходит в месте соприкосновения. Ведь, сколько ни шагай по земле и сколько ни лети под облаками, горизонт всегда убегает от тебя. Он неизменно остается вдалеке...
Смятение. Его можно преодолеть, лишь занявшись делом.
Маша нацепила на нос свои круглые плюсовые очки с толстенными стеклами и склонилась над раной пациента, чтобы в очередной раз продезинфицировать ее.
«Как лягушка, — подумал Иоанн. — Смешная в этих тяжелых очках, глазастая. Но не простая болотная квакушка. Сказочная. Царевна-лягушка, которая находится во власти Кощея, костлявого и отвратительного. Разница в том, что она подчинилась этому чудищу по собственной воле. Наверное, любит его. И с этим я обязан смириться, если есть во мне хоть капля порядочности. А с каким удовольствием сжег бы я лягушачью шкурку и похитил эту девицу-красу. Краса... коса...»
— Ой, щиплет!
— Потерпите, так надо. Вы же не маленький.
— Я потерплю.
«Я потерплю, — думал он, морщась от боли. — Потерплю и... не стану заглядываться на нее. Заставлю себя не думать об этих застенчивых ямочках... и об этих розовых миниатюрных пальчиках... об этих губах, которые она так строго и неприступно сжимает в ниточку... «Она другому отдана и будет век ему верна»... Татьяна Ларина... Мария Колосова... Я потерплю».
Маша же в этот момент мысленно ругала себя: «Куда я смотрю? Вот, плеснула слишком сильно спиртом на рану. А все оттого, что уставилась совсем не туда... на этот мысик негустых светлых волос у него на груди... странно для брюнета. Какое счастье, что толстые стекла очков скрывают направление моего взгляда. Ведь он счел бы меня испорченной... А я, честно говоря, уж и не знаю, что хуже: считаться испорченной или закоренелой старой девой...»
Их лица почти соприкасались. Волны горячего дыхания смешивались. Казалось, загадочная линия горизонта вот-вот раскроет им свою сокровенную тайну.
Но оба оттягивали желанный миг. Обоим было боязно переступить черту. Каждый придумывал для этого собственные причины.
И пока они медлили, входная дверь распахнулась без стука.
— Очень, очень трогательно, — язвительно проскрипел Антон. — Прямо в жанре мелодрамы! Я вижу, страждущий вполне оправился?
Маша так стремительно вскочила на ноги, что очки слетели и она едва успела их подхватить.
Горизонт мигом отодвинулся на свое законное место: в недостижимую даль.
Девушка сама не понимала, почему глядит на Белецкого, как провинившаяся школьница. Или как неверная жена, застигнутая на месте преступления. Ведь она ничего такого не сделала... даже в мыслях не держала.
Разве? Может, попросту не успела?..
— Да вы не стесняйтесь, продолжайте, — ехидно подбодрил Антон. — Я не хотел вклиниться в процесс.
— В какой процесс? — пролепетала Мария. — Я промывала ссадину.
— Вот я и говорю: в процесс промывания ссадин. Теперь, значит, в народе это так называется?
Бедная Маша чуть не плакала. Было ужасно стыдно, а с другой стороны... досадно, что «процесс» прервался.
Соколов же отметил: прошло столько времени, а Кощей наряжен по-прежнему, в тот же мохнатый халат, небрежно запахнутый поверх голого тщедушного тела.
Это значит, что хозяйка солгала. Вовсе не спешка помешала Антону одеться поприличнее во время его первого визита. Для него, по всей вероятности, было привычным расхаживать по Машиным комнатам неглиже.
Подозрения Иоанна по поводу близости этих двоих переросли в твердую уверенность: уж очень убедительны были доказательства!
Летчик принял решение: он должен устраниться, дабы оградить Машу от неприятностей. Срочно. Но как это сделать?
Лучше всего было бы подняться и уйти, поблагодарив за гостеприимство. Но это пока невозможно.
Тогда он громко застонал и... «потерял сознание».
— Отключился, — спокойно констатировал Белецкий. — Передозировка сильнодействующих средств.
— Но я не давала никаких таблеток, — растерянно пробормотала Маша.
— Таблеток? Ха-ха! А твои гладенькие плечики? Они гораздо опаснее любых медикаментов. Самый мощный наркотик! Предупреждал ведь — прикрой.
Соколов, прикинувшись бесчувственным, вслушивался в их перепалку с жадным, болезненным любопытством. Никогда прежде он не имел привычки приникать к чужим замочным скважинам: шпионить низко, постыдно, недостойно. Но так сложились обстоятельства, что избежать этого невозможно. Да и, признаться, не хочется. Все, что касалось Марии Колосовой, вызывало у него жгучий интерес.
Что ж, «взялся за гуж — не говори, что не дюж». Притворяться — так уж до конца. Конспирация так конспирация.
Пришлось собрать всю силу воли и не дернуться даже тогда, когда к его ноздрям поднесли нашатырный спирт.
Услышал обескураженный Машин голос:
— Не помогает...
Антон отвечал с жестоким злорадством:
— Доконала беднягу! Вот что значит роковая женщина!
Маша пропустила его выпад мимо ушей:
— А ведь только что разговаривал, смеялся даже. Я было обрадовалась...