Высший пилотаж
Шрифт:
— Я бы на месте твоей мамы просто умерла.
Он помолчал, будто прикидывая что-то, потом уверенно сказал, как отрубил:
— Ты в воздухе рожать не будешь.
— Откуда тебе знать? Мало ли как жизнь сложится! Занесет в какой-нибудь Владивосток! Хотя я поехала бы поездом — на всякий пожарный.
— Ты будешь рожать в самом лучшем роддоме и у самых лучших докторов, — заявил он тоном, не терпящим возражений.
Маше вдруг стало страшновато. Уж слишком интимно вспыхивают красноватые угольки в догорающей печке, и чересчур близко друг к дружке сидят они с Иоанном, и ее так и подмывает назвать его Ванечкой.
Она решила перевести разговор в шутку:
— Надеюсь, я рожу девочку, и ей не придется летать и попадать в аварии.
Но Соколов не был склонен к юмору:
— Девочку ли, мальчика, двойню, тройню — все равно: уж я позабочусь, чтобы у них было все самое лучшее! И у тебя, естественно, тоже!
«Опять вошел в роль Санта-Клауса. Раздает рождественские подарки. Только... при этом сам назначает дату Рождества. Он, видите ли, все за меня решил!»
Но разве ей не хотелось бы, чтобы нашелся человек, который принимал бы за нее решения?
Хотелось бы.
Притом хотелось бы, чтобы этим человеком стал именно Иоанн.
В этом-то как раз и опасность...
Маша резко встала и включила свет.
— Извини, — пробормотал Соколов. — Что-то я увлекся. Весенний авитаминоз, как сказала бы Вера Петровна.
— Навязчивая идея, как сказал бы твой Карлсон.
— Может, сыграем в шахматы? Я научился. Один раз мне даже компьютер проиграл, правда на самом легком уровне.
— Давай! Надо ведь обновить фигуры. И доска уже устала служить кухонным столом.
Маше выпало играть «белыми», вернее, медово-желтыми...
Шахматы — долгая игра.
Когда Гелиос уже подплывал на своей ладье к точке восхода, чтобы там пересесть в золотую колесницу с четверкой огненных коней, «белые» пошли на жертву: Иоанн пленил солнечную королеву. Он взял выигранную фигурку и спрятал ее в нагрудный карман:
— Пусть будет поближе к сердцу.
Однако «белые» вынашивали коварный замысел.
Маша давно уже присмотрела себе одну скромную симпатичную пешечку и потихоньку двигала ее к противоположному краю доски.
Пока азартный противник крушил ее позиции в центре, она потихоньку, шаг за шагом, ходила пешкой по флангу.
И — вот он, решительный удар: пешка стала королевой!
— Доставай-ка ферзя из кармашка! — торжествовала Мария. — И твой король пал! Мат!
Соприкоснулись шахматные фигуры — солнечная королева и загорелый дочерна король. И соприкоснулись руки игроков.
Увлекшись игрой, девушка забыла про бдительность, и это соединение рук застало ее врасплох.
Иоанн притянул ее к себе и стал жадно целовать:
— Победительница моя...
И тут же что-то в мире сломалось.
Шахматная доска превратилась в кафельный пол балкона. Фигуры посыпались на пол — нет, это были люди, которые падали с высоты восьмого этажа.
И обречена была на гибель самонадеянная пешка, возомнившая себя королевой.
В воздухе возникло неестественное напряжение, такое сильное, что лампочка под потолком лопнула и погасла. Послышался звон осколков.
Но рассвет уже заглядывал в окна.
И при этом утреннем, едва забрезжившем свете Иоанн увидел, как исказилось лицо его любимой. Сначала на нем появилось беспомощное, младенческое выражение, а потом... потом возникло явное сходство с нервной Натальей Петровной.
Неожиданно для себя самой, не вполне соображая, что творит, Мария размахнулась и изо всех сил ударила Соколова по лицу... Совсем как Наталья Петровна однажды дала пощечину ей.
— Что, все услуги оплачены? — зло выкрикнула она. — Купил? С потрохами? Убирайся отсюда... без выходного пособия! Мне ничего от тебя не нужно, понял? И сам ты — тоже!
Клюквенный кисель разливался перед глазами сплошной багровой пеленой.
Маша перестала видеть. Ей казалось, что ее больше нет. И ничего нет.
Из внешнего мира донеслось до нее лишь несколько коротких слов, произнесенных мужским голосом, который когда-то был ей знаком.
Смысла этих слов она уже не уловила. Поняла только, что они были оскорбительны...
Антон Белецкий в эту ночь не сомкнул глаз. Все шагал взад-вперед по комнате, то и дело поглядывая на окна Марии Колосовой. Свет в них то гас, то зажигался снова. Антон обкусал себе все ногти.
Под утро дверь Машиной дачи распахнулась, и, перепрыгнув через все ступени сразу, с крыльца соскочил летчик. Он пробежал через участок к своей машине, на ходу оборачиваясь и бросая в сторону дверей обидные, резкие слова.
Антон почувствовал себя отмщенным: в репликах Иоанна узнал повторение тех мерзостей, которые наговорил Соколову про Машу он сам.
Потирая от удовольствия липкие ладони, Белецкий наконец улегся под верблюжье одеяло и проскрипел сам себе вместо колыбельной:
— «Мери верит в чуде-са! Мери едет в не-беса!»
«Мерседес» взревел, что было совершенно нехарактерно для обычно бесшумного мотора, и умчался по направлению к станции.
Антон Белецкий уснул, и сны его были цветными и приятными.
Часть третья
...Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот...
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко