Высший вкус жизни. Выход из материальной игры
Шрифт:
Меня действительно посещали такие печальные мысли. Согласитесь, вам наверняка тоже иногда приходило в голову: а что бы было, если бы Пушкин, Рафаэль, тот же самый Моцарт прожили чуточку дольше… Как много бы они еще сделали! Фантазировать можно сколько угодно, однако у судьбы свои законы. Так я думал, пока судьба не свела меня с одним человеком. То, что я узнал впоследствии, переходило все грани мыслимого и немыслимого.
Однажды, в 1986 году, одна моя 16-летняя пациентка, Шелли, стала уговаривать меня провести с ней регрессию. За некоторым исключением я провожу подобные процедуры только со взрослыми, но эта 16-летняя девочка так сильно меня упрашивала, что
В один из сеансов она обнаружила себя в середине XVIII века. Как всегда, последовал стандартный набор вопросов, но вот ответы…
Джон Ричардсон: Оглядись вокруг себя. Как ты думаешь, ты внутри дома или снаружи?
Шелли: Я внутри дворца императора в Шонбране, в Вене.
Д: Ты живешь там?
Ш: Конечно же, нет! Я буду играть здесь на фортепьяно для императора вместе с Наннерль.
Д: Кто эта Наннерль?
Ш: Моя сестра.
Д: Понятно. Разумеется, ты превосходно играешь на фортепьяно. А ты уверена, что настолько хорошо?
Ш: (шаловливо) Я – лучший пианист в мире!
Д: Правда? А сколько тебе лет?
Ш: Мне шесть лет.
Д: Можешь ли ты назвать свое имя?
Ш: Да, может быть, если Вы назовете мне свое.
До сих пор мне не приходилось сталкиваться с тем, чтобы между мной и моим пациентом возникала обратная связь…
Д: Меня зовут Джон. А тебя как зовут?
Ш: Ну ладно. Меня зовут Вольфганг.
В этот момент я сделал то, чего прежде никогда не делал. Попросил Шелли открыть глаза прямо в состоянии транса. Дал ей блокнот. Приподнял ее так, чтобы она могла видеть, что делает, и, вложив в ее пальцы ручку, попросил расписаться. Я знал, что Шелли левша. Но тут она вдруг взяла пишущий предмет правой рукой и вывела: «Volfgang Amadey Mozartt». С орфографическими ошибками, как видите!
Я не очень серьезно отнесся к этому в то время. Любой гипнотерапевт подтвердит подобный скепсис в таких случаях: «Почему все время королева Шеба, Клеопатра или Нельсон? Почему мы обнаруживаем только знаменитостей? А где же простые люди?»
Впрочем, в большинстве случаев это как раз и оказываются очень простые люди (а за свою практику я провел более 10000 регрессий). Так или иначе все, что осталось с того раза – это тот листочек со странным автографом композитора и не менее странная история, в которой Шелли утверждала, что играла с Марией Антуане (именно так она именовала Марию Антуанетту). В этой истории Моцарт поскользнулся на начищенном до блеска полу в коридоре дворца и ударился головой. Мария Антуане подняла его и даже поцеловала, а Моцарт попросил ее выйти за него замуж. Вот и все, что я помню с первого сеанса регрессии «Моцарта». А зря.
Дальше события развивались так, что я сильно пожалел, что с той регрессии осталось так мало информации. Как-то ей захотелось посмотреть фильм «Амадей». Шелли поинтересовалась, что я думаю по этому поводу. «Это твое полное право – ответил я ей, – но только учти, что, рассказывая о жизни Моцарта, ты вполне можешь однажды услышать от знатоков его жизни, что просто взяла все это из фильма».
«Меня не волнует, кто во что верит» – раздраженно заявила она в ответ. И вот Шелли и мой сын смотрят фильм, а у меня в это время телефонный деловой разговор. И вдруг я слышу истошный крик Шелли: «Идите сюда! Скорее!»
Попросив прощения у моего собеседника (который вполне с пониманием воспринял такой неожиданный финал разговора), я помчался в гостиную, где с дистанционным пультом сидела Шелли. Указывая на остановленный кадр, она с чувством превосходства воскликнула:
– Вот! Смотрите! Я же вам говорила!
И мы снова прокрутили сцену, где в свои двадцать лет Моцарт посещает императора. «Добро пожаловать, Моцарт».
– Но ему же не шесть лет. Разве не так?
– Папа, помолчи, – сказал сын. – Послушай сначала. Император продолжал:
«Моцарт, вы помните, как посещали дворец вместе с сестрой Наннерль, когда вам было шесть лет? Вам ведь тогда было всего шесть. Вы поскользнулись и упали, моя дочь подняла вас и даже поцеловала. А потом вы попросил ее выйти за вас замуж. Помните?»
Шелли повернулась ко мне со словами:
– Вы помните?!
– Да, я действительно помню. Но ты же говорила, что упала в коридоре, а император говорит, что ты упала со стула, когда сидела рядом с фортепьяно.
– В кино неверно. Я поскользнулась на полу. Вы же не верите всему, о чем говорят в газетах или по телевизору?
Я был ошарашен такой самоуверенностью. Но еще больше я удивился, когда в одной из книг о жизни великого композитора, за которые я засел после этого случая, «Моцарт: от святого к мирскому» я обнаружил свидетельства, что он действительно поскользнулся в коридоре – в точности, как утверждала Шелли! Прокручивая факты из жизни Шелли, я снова и снова натыкался на разнообразные подтверждения того, что она была Моцартом.
В пять лет Шелли отдали местной учительнице фортепиано, госпоже Челлис. Когда она впервые прикоснулась к клавишам, госпожа Челлис гордо объявила, что это потенциально самая лучшая пианистка из всех тех, кого ей приходилось видеть! Сэм, ее брат, тоже был очень перспективен… Но беда в том, что после многих занятий они так и остались на уровне подающих надежды, но технически абсолютно беспомощных исполнителей. Как музыкант, я могу подтвердить: Шелли очень одарена. Она может из головы сочинить прекрасную песню. Но, вспомнив жизнь Моцарта, в которой его блестящие музыкальные способности лишь усиливали его страдания и свелись в итоге к ранней смерти, я осознал, что сейчас эта душа просто отказывается развивать все то, что однажды стало источником стольких бед…
Однажды я читал одну из книг о жизни Моцарта (я теперь стал крупным моцартоведом). На ее последней странице меня ждал невероятный сюрприз. Там была настоящая подпись Моцарта, как две капли воды напоминавшая ту, которую так неуклюже вывела Шелли на первом сеансе регрессии. Это неправильно написанное имя красовалось на последней странице во всей своей молчаливой славе. Позже я прочитал, что Моцарт любил веселые розыгрыши, проказы и прочие хулиганства. Чтобы сводить с ума кредиторов, подписываясь, он часто намеренно коверкал свое имя: Амаде, Амадео, иногда писал на конце два или три «t», а иногда Вольфганг становился Вольферлом…
«Ты, Моцарт, недостоин сам себя!»
Одним из удивительных продолжений этой истории стали мои лекции о реинкарнации в Кембридже. Они обычно заканчивались сеансом массовой регрессии. Как-то на одной из таких лекций в Тринити-колледже (один из колледжей Кембриджа) я показал студентам обе практически не отличные подписи: ту, что сделала Шелли, и из книжки. На следующую лекцию в колледже Уолсон я по какой-то причине пришел вместе с Шелли. Прослышав про то, что «среди нас Моцарт», студенты просто затопили ее вопросами. А один поднял руку и предложил: «Почему бы нам вместо массового гипноза не погрузить в регрессию „Моцарта“?»