Выстрел из вечности
Шрифт:
– Где же Верка? – спросила она.
Максим только пожал плечами. Он набрал полные лёгкие воздуху, и его голос загремел. Эхо разнеслось по всему лесу и отозвалось а-а-а-а. Но всё было тихо. Девушки нигде не было.
В это время Вера Рябцева шла к хутору. Она ещё не знала, что будет делать, увидев тех, кто в течение почти целого месяца издевались над ней, придумывая всё новые и новые способы секса, от которых у девушки всё болело внутри. Отвращение и боль пронизывали всё её существо. Сейчас её будто кто-то толкал в спину. Она безошибочно вышка к дереву, где эти два бандита устраивали свои спектакли при кормлении собак. Солнце вышло из-за горизонта, и на душе у девушки стало веселей. Вера посмотрела на убитых собак и горько, горько заплакала. Груз тяжести отпустил её, и слёзы потекли градом. Рябцева легла на землю и долго смотрела в небо, провожая взглядом тучи с севера на юг. Сколько времени девушка так лежала, она не помнит. Очнулась от карканья чёрного ворона, который почувствовав падаль, сел на верхушку дерева. Она встала и пошла к дому, где лежали раненые бандиты. Они стонали и просили пить. Когда она открыла дверь, первым открыл глаза Белкин и простонал:
– Вера, это ты. Я знал, что ты меня не забудешь. Это над тобой издевался Затяжной, спаси меня, я тебе буду верным мужем. Я тебя на руках буду носить. Ты видишь, я ещё
Девушка на сердечные позывные Гришки не отвечала. Она вышла во двор, взяла канистру бензину, зашла в дом и стала медленно поливать пол, испытывая при этом великое наслаждение, потом подошла к Белкину облила его, затем Затяжного. Гришка заревел навзрыд, Затяжной молчал и скрипел зубами.
– Верка, не бери грех на душу – это великий грех, который не отмолим, – кричал он. – На том свете будешь кипеть в котле смолы.
Вера нашла спички. Бензин растекался по полу. Она открыла дверь и вышла, чиркнула спичку и горящую бросила в дом. Произошёл хлопок, и огонь, выдавив стёкла, выплеснулся на улицу. Девушка бросилась бежать, и тут она повзрослела и осознала, что сделала. Но было поздно. Охваченный огнём, дом догорал. Вскоре вспыхнули и остальные два.
В это время Максим Рубашкин залез на высокую ёлку и стал осматривать в бинокль горизонт, где находился хутор. Увидев дым, он догадался, что это Верка Рябцева запалила избу, где они оставили раненых. Он слез и рассказал увиденное жене.
– Часов через шесть, семь она вернётся, будем ждать, – сказал он. – Давай поспим, рано ещё.
Где-то к обеду уставшая, но счастливая, девушка вернулась к костру. В это время, притворившись спящими, Максим и его жена Галина лежали тихо, почти не дыша. Девушка, свернувшись калачиком, тут же заснула счастливым сном.
– Пусть часок другой поспит, – сказал Рубашкин жене, – устала бедная, ей ещё придётся оправдываться перед нашим правосудьем, но я думаю, мы её не выдадим.
По прибытию в деревню, Максим сразу пошёл в полицию. Он сдал оружье и вещественные доказательства вины Белкина и его дружка Затяжного. Когда стали проверять плёнки, многие не могли сдержать слёз, видя, как собаки рвут людей, стаскивая их с дерева, которое бандиты оборудовали под место казни.
Через два дня Максим Рубашкин и его друг Фёдор, с которым они дружили с детских лет, взяв бензопилу и топоры, отправились снова к хутору, но уже сгоревшему. Они свалили это дерево, распилили на части и зажгли огромный костёр, затем отыскав стройную ёлку, сделали из неё большой православный крест, и установили его на месте гибели наших людей.
Несказанное слово
В красный уголок, где должно было проходить профсоюзное собрание, Михаил Петрович Баженов пришёл загодя. Он сидел, хмуро подперев тяжёлую голову правой рукой. Кабинет был большой, светлый, трибуна, обтянутая красной материей, сколько раз служившая ему опорой во время выступлений, казалась сейчас ему незнакомой и какой-то чужой. А мысли не давали покоя: «Наставник – лицо цеха, смалодушничал. Из-за тебя чуть не погиб молодой парень. Ведь видел, что нарушают технику безопасности и промолчал. Нет бы первый раз одёрнуть, так не хватило смелости. Допустил позор на свою седую голову. Каков был день, чистый, солнечный. Снег скрипел и искрился. Лёгкий морозец пощипывал за уши. Лёшка Голубев – составитель вагонов с лихо заломленной на ухо шапкой, держась за поручни вагона, отмахивал машинисту Сидорову. А я в это время сидел у себя в кабине тепловоза в виде стороннего наблюдателя. Зачем? Почему допустил лихачество, повлёкшее за собой чуть ли не трагедию. Ведь стоило только выйти, крикнуть построже им, как они бы прекратили играть в прятки со смертью. Одно слово и вот. Но этого не случилось. Чего мы боимся? Чего? Оказаться в глазах товарищей слишком назойливыми? О-о-о! Какая близорукость, видеть это безобразие и молчать. Машинист Василий Сидоров разгонял тепловоз и резко тормозил. Лёшка в это время успевал подбежать, расцепить сцепку, пустив по одному пути вагоны, по-другому тепловоз. Да нужно было ещё перевести стрелку. – «Быстрота манёвра и никаких задержек», – кричал Голубев и улыбался. А я – старый пень, смотрел на эти выкрутасы сквозь пальцы, хотя знал, что плохо может кончиться. К тому же ещё дежурная по станции Лидия Воронцова, драла глотку, словно войдя в раж. Голосина у неё будь-будь гремит как медный колокол на всю округу, да если его усилить ещё динамиками селекторной связи… Эх, мужички! Надо ж так случиться в самый последний момент оскользнулся Лёшка при переводе стрелки и упал на рельсы. Вагоны, пущенные без управления, разнесут всё на своём пути. Как напугался Лёшка, как закричал. Меня из кабины выбросило, словно взрывной волной. И как раз вовремя. Парень-то молодой, только что с армии прибыл. Лежит на рельсах, бушлатишко-то солдатский задрался, и лица не узнать. Сам не знаю, откуда у меня такая прыть взялась. Не помню, как оказался рядом. Рванул его за бушлат. И мы упали около рельсов. Состав, стуча на стыках, проскочил дальше. Ух, и бил меня озноб, зуб на зуб не попадался. Лёшка тоже весь дрожал. Мастер, будто назло, тут подвернулся и загремел, мол, ты Михаил Петрович, куда смотрел за этим безобразием? Профсоюзное собрание будет разбирать действие наставника молодёжи Баженова. Разве мало ты сам ошибался, и другие рядом с тобой. Неужели война тебе Михаил Петрович ничего не дала? Ну ладно, тогда тебе было семнадцать лет, да и был ты не машинистом, а помощником. Время-то, время какое было, чуть оступился, нарушил инструкцию, проявил слабоволье, и вот уже нет на плечах головы. Одним словом – война. Машинист паровоза Иван Филиппович Жигулин – душа человек, вёл тогда состав с горючим. Духота была невыносимой. Слепни не давали покоя даже в кабине. Паровозишко выбивался из сил. Охраны никакой. Кочегар у топки замотался бросать берёзовые чурки. Он обливался потом. Выйдет на тендер, глотнёт свежего воздуха и опять к топке. Я к нему тогда, дескать, Володя, отдохни. Он только глаза пучит и говорит, что у тебя своя работа есть. Из деревни был, молодой, но сильный товарищ. Машинист Жигулин ещё удивлялся тогда: «Володя, ты что ли двужильный? Отдохни. Михаил, к топке! Помоги кочегару». А у меня откуда силы-то возьмутся – семнадцать лет. Работал до изнеможения, хныкать некогда. Потом привык. Жигулин не кричал, не ругался, а взглянет, было – стыд пробьёт до самого донышка. Такой мужик – редкость: совестливый, честный, справедливый. Век не забудешь. Может быть, излишнее его добродушие и подвело тогда на станции Колежма. Он посадил капитана на паровоз, хотя нам было запрещено. Может быть, на него подействовала нашивка за тяжелое ранение на груди у капитана. Он осмотрел, конечно, с ног до головы капитана и, видимо, остался доволен. А потом, как выяснилось, капитан оказался врагом. Прихрамывая на левую ногу, он тащил в руке небольшой чемоданчик, в котором была мина. Если бы тогда Жигулин выполнил инструкцию. Хорошо, что всё тогда окончилось благополучно, а могло быть, могло. Редкая случайность спасла нас и паровоз с горючим от гибели. И всё из-за нарушения инструкции. Не хотелось думать, что в обличии советского капитана скрывается ярый диверсант, который способен на отчаянный шаг, лишь бы нанести вред врагу. Какие у капитана глаза – сталь, да и только. Посмотрит, мурашки по коже идут. Если на противника обрушит, что тогда? Подошёл он к нам тихо, мирно. В голосе была неподдельная мольба. Кто не поймёт, почему человек рвётся в свою часть, где начал воевать с врагом и откуда попал в госпиталь. Чёрствое сердце и то оттает. Человек рвётся на фронт защищать Родину, его товарищи там, в пекле войны, а мы вдруг будем чинить преграды. Мне казалось, что он парит над землёй, не выпуская из-под своего взгляда ничего, как и подобает Советскому офицеру. Правую руку он держал в кармане. Солнце нещадно жгло, но он не обращал внимания. Мелькали станционные будки, столбы, деревья, поля. Спереди надвигался сосновый лес, откуда несло распаренным запахом смолы. Состав врезался в лес, словно в тоннель, повесив над кронами зелёного массива чёрное облако дыма, которое медленно рассасывалось, таяло в полуденном зное. Капитан, похлопав по плечу машиниста, сказал:
– Брат, притормози, не могу после ранения, а может быть, что съел несвежее.
Он страдальчески хватался за живот, делая над собой великие усилия. Лицо его исказила гримаса боли. Надо быть великому артисту, чтобы так оригинально сыграть роль страдальца. Нет, комар носа не подточит в его поведении. Свой чемоданчик он оставил в кабине паровоза, а потом чемоданчик куда-то пропал. Солнце вошло в зенит. Я с удовольствием ходил по траве, вдыхая аромат леса. Увидев красивую большую бабочку, хотел было побежать за ней, как в детстве, но вдруг одумался – взрослый ведь, засмеют ещё. Жигулин смотрел на меня отцовскими глазами, вздыхал. О чём он думал, догадаться не трудно. А мне было приятно отдыхать на лоне природы. Прошло примерно минут двадцать, а капитана не было. Куда он запропастился, куда? Мы стали по очереди кричать ему, но всё безрезультатно. Он как сквозь землю провалился. Я уж грешным делом подумал, не схватили ли его кто? Ждать было уже бесполезно. И тогда машинист решил оставить чемоданчик на высоком пне, чтобы со всех сторон было видно. Стоять нам было некогда. Мы стали искать чемоданчик капитана, а он как сквозь землю провалился.
– Мишка, наверное, мина. Ищи чемоданчик быстрее, – крикнул тогда машинист, догадавшись, что произошло. Мы обыскали всё, но чемоданчика не было. – Напряги слух, может, услышишь часовой механизм.
Я напряг слух и тут услышал в дровах: тик, тик, тик. Часовой механизм мины подавал голос. Раскинув дрова, я схватил чемоданчик и выскочил с паровоза. Помню, как поставил его на пенёк и вернулся. Паровоз, выплюнув огромное облако дыма и пара, тронулся. Нелегко ему было тянуть в гору тяжёлый состав. Он задыхался, выжимая из себя последние силёнки, как вдруг сзади, оглушив окрестность, раздался сильный взрыв. Горячая струя воздуха, пахнущая тротилом, качнув переполненные цистерны с горючим, прошла около состава.
– Сволочь! Как я его не мог раскусить, – ругался машинист, – прикинулся инвалидом. Эх!
Но дело так не кончилось. Не хотел видно враг опускать жертву, выпрыгнувшую у него из силков, послал по рации бомбардировщиков на состав, который вёз горючее. И началось. Осколки хлестали по цистернам, не причиняя им особого вреда. Иван Филиппович смотрел в небо и грозил лётчикам кулаком.
Немцы с ожесточением бросали бомбы на состав, но в цель попасть не могли. Чем бы это всё кончилось, если бы нам на помощь не подоспели наши истребители, догадаться не трудно. Два бомбардировщика ткнулись в поле рядышком друг от друга. Состав тоже поплатился. Последняя цистерна вспыхнула ярким пламенем. Жигулин притормозил состав. Я спрыгнул и, задыхаясь от жара, всё же отцепил горящую цистерну. Дыхание у меня перехватило. Думал, что сам вспыхну свечой. Слава Богу, пронесло. Успел зацепиться за поручни цистерны, когда Иван Филиппович погнал состав вперёд. Мы увидели, как огромный столб пламени полыхнул в небо. Да, ситуация была неважной. Машиниста, кочегара и меня трясло. Паровоз шёл и шёл, вода есть, дрова жарко горят, а навстречу бежит железнодорожное полотно, холодно сверкая металлическим отливом».
Иван Филиппович выдохнул тогда:
– Вот что такое нарушение инструкции и приказа. Мишка, если тебе придётся самому вести составы, будь твёрд. Ты понял, во что обходится наше слабоволье. С этим типом мы ещё встретимся. Машинист и помощник были уверены, что он русский и где-нибудь пристроится. Конечно, сомневаться, что он был русский, не было причин. Баженов хоть и молод был, но чувствовал, улавливал в его поведении что-то русское. Кто он? Здесь жил после гражданской войны или жил за кордоном, а сейчас пришёл к нам вместе с войсками Гитлера. Такой человек идёт на всё. Он ждал встречи и боялся её. Пощады от него не будет, как не проси. Ошибиться – значит потерять голову. Михаил много передумывал вариантов, как будет действовать при встрече с ним. Чем смелее, тем лучше. Их состав сновал туда, сюда по дорогам Советского Союза, и случай, произошедший с ними, начал забываться. Как говорится, гора с горой не сходится, а человек может. Баженов не думал, не гадал уже, мало ли разных ситуаций на войне. Возвращаясь из поездки, он дремал. Жигулин гнал паровоз на всех парах. Маленькую станцию их состав должен был пройти мимо. На какое-то мгновение Михаил открыл глаза, чтобы посмотреть на станцию. Паровоз летел на воинский эшёлон. Расстояние быстро сокращалось. «Стрелка», – крикнул он вне себя. Иван Филиппович резко затормозил поезд. Оставались считанные метры до столкновения. У Баженова мурашки пошли по телу. Из другого поезда выскочил полковник с пистолетом, а за ним несколько офицеров. Он, заикаясь, выдавил из себя, схватив машиниста за грудки:
– Не видишь, куда прёшь – вражий прихвостень. К стенке!
– Если бы не видел, не остановил бы. Кто перевёл стрелку на ваш эшелон? – сказал Жигулин.
– Дежурного ко мне! – рявкнул полковник.
И несколько офицеров скрылось в здании. Выволокли дежурного.
Прихрамывая на левую ногу, бледный дежурный изрёк:
– Стрелочница переводила стрелки. С неё и спрашивайте. Я не могу за всеми уследить, – оправдывался он.
В сопровождении двух офицеров появилась девушка лет семнадцати-восемнадцати на смерть перепуганная. Она плача пыталась что-то объяснить, но её не слушали. Диверсия была у всех на устах. Невдалеке стоял дежурный. Он уже отошёл от стрессового состояния, и теперь в глазах его была сталь. «Вот так встреча, – пронеслась у Баженова шальная мысль, – да это же тот капитан, что подложил нам мину. Не дурно устроился». Девушку уводили всё дальше и дальше. Вот уже её затолкали в вагон.