Выстрел в чепчик
Шрифт:
— Я тоже буду молчать.
— Молодец, — одобрила я.
— Пускай цепочка оборвется, не надо больше жертв, а то далеко дело может зайти. Кто это остановит, если не я? — с пафосом вопросила Тамарка, неуклюже пытаясь сделать вид, что старается исключительно ради человечества, будто я дура и не понимаю, что в этом молчании есть ее прямая выгода.
Я хотела Тамарку тут же изобличить, чтобы не задирала она нос, но в комнату вбежал счастливый Санька.
В каждой его руке было по две шоколадки.
— С ума сойти! — ужаснулась я. — Ты где столько. шоколаду взял?
— Баба Рая дала, — радостно сообщил Санька.
— Как только узнала, кто инициатор, — догадалась я, не без зависти глядя на Тамарку.
— Вот она, волшебная сила любви, — с довольной улыбкой изрекла Тамарка.
— Слишком мало баба Рая с тобой общается, — справедливо заметила я.
Баба Рая — легка на помине — вошла в комнату и торжественно произнесла:
— Ужин жа готов. Милости просим к столу.
Тамарка расплылась в улыбке, а я сердито сказала:
— Вот чтоб каждый вечер меня так на ужин звала.
Я рисковала нарваться на грубость, но бабе Рае было не до меня, она уже погрузилась в милую беседу с Тамарой.
На кухне нас ждал роскошно накрытый стол. Пока Евгений радовался яствам, как ребенок, я мрачнела от злости, ревности и обиды.
«Почему жизнь полна лжи и несправедливости?» — думала я.
Однако вопль души моей был нем, а души окружающих — глухи.
Все уселись за стол, каждый со своими намерениями: Санька — чтобы тут же, когда увлекутся взрослые, выскользнуть в Красную комнату и включить телевизор; Евгений — чтобы сытно поужинать и отбыть на диван; баба Рая — чтобы насладиться приятной беседой; Тамарка — чтобы забыться от забот среди людей, которые искренне ее любят…
Для чего, ни есть ни пить не желая, за стол села я?
Как тот жид — за компанию.
Поскольку компания не замечала меня, долго я за тем столом не просидела, чего нельзя сказать о Тамарке и бабе Рае.
Могу сказать, что Во всем дальнейшем виновата только она, баба Рая.
Если бы баба Рая не напоила мою Тамарку, честная Тамарка, хоть кровь из носу, сдержала бы слово, но баба Рая и литровая бутылка водки сделали свое…
Пока мы с Евгением после легкого ужина занимались воспитанием ребенка в духе сознательности и гуманизма, читая по ролям сказку про Емелю-дурака и щуку, Тамарка и баба Рая энергично приговорили бутылку.
Бабе Рае ничего, ее сморило, она спать легла и на утро проснулась как стеклышко, если не считать проблемой похмелье, а вот Тамарка…
Хочется в связи с этим вспомнить известную всем историю про того бедного монаха, который в странствии своем, желая уютно на ночлег пристроиться, долго решал задачу, коварно поставленную хитрой вдовой: в чем грех меньший — в чарке самогонки, в заклании козла или в совокуплении с самой же вдовой, бесстыдно источающей женскую силу.
Поскольку от решения этой задачи зависело, где монаху предстоящую ночь ночевать — в теплой и мягкой постели или под открытым небом в придорожных кустах, — голову поломал бедняга изрядно и после немалых мук решил, что погубить козлиную душу — грех чрезмерно великий и больше его — только грех совокупления с дебелой, истекающей жизненным соком вдовой. На фоне этих двух гигантских грехов какая-то жалкая чарка самогона показалась монаху тем мизером, который, являясь все же грехом, дает надежду на всемилостивейшее божье прошение, а следовательно, грех этот можно и во внимание не принимать, если речь идет о теплом и мягком ночлеге.
Таким образом рассудив, несчастный монах ради теплой постели, начав с одной чарки, вылакал бутыль самогона, потом твердой рукой заколол невинного козла и уж после всего этого был в полном распоряжении дебелой вдовы, к немалым ее плотским утехам.
Неоднократно исполнив свой мужской долг и через край изумив сладострастную вдову, монах, напрочь забыв о ночлеге, гордо удалился в темную ночь.
Утром, найдя себя сильно побитым в пыльных кустах возле деревенской дороги, он в совершенстве постиг истину, в чем самый страшный грех — в отсутствии контроля над разумом, разумом, который надежно бережет от всех прочих грехов.
Этому монаху и уподобилась моя Тамарка. Потеряв контроль над разумом еще в моей квартире, она бросилась в пекло дружбы с бабой Раей. Распрощавшись же с собутыльницей — бабой Раей, — она не пошла домой, а глупейшим образом отправилась по всем друзьям и знакомым.
Не в силах бороться со вспыхнувшей в ней вдруг жаждой общения, Тамарка не только выдала все наши планы и секреты, но и мерзко надо мной надсмеялась, многократно называя меня маразматичкой, заедающей лучшие годы бабы Раи.
Все это добрыми людьми было передано мне в ту же ночь. Передано неоднократно — Евгений только трубку с телефона успевал хватать. Я же, стараясь не слышать пьяного храпа бабы Раи, доносящегося из соседней комнаты, неистово костерила Тамарку.
Нет, обиды я на Тамарку не держала и не держу, поскольку сама в пьяном виде способна и не на такое…
А то, что Тамарка внезапно встала на защиту бабы Раи…
Уж так устроен человек: душа у него одна, и рвется она любить в разные стороны.
Баба Рая за той бутылкой тоже времени даром не теряла — щедро жаловалась на свою судьбину, испытывая при этом настоящее блаженство. Поскольку из короткого перечня человеческих радостей ее жизнь вычеркнула почти все, баба Рая научилась смаковать еще доступные удовольствия и осуждала меня долго и замысловато, пользуясь тем, что Тамарка на ее стороне.
Наслушавшись россказней бабы Раи и за бутылкой сроднившись с бабой Раей душой, Тамарка прониклась ненавистью ко мне — угнетательнице.
С фанатической преданностью бабе Рае пьяная Тамарка бросилась меня осуждать при всех, кто под руку подворачивался. И после этого заграница еще гадает, в чем секрет русского фанатизма.
Что касается меня, скажу: рада была бы я, если бы Тамарка ограничилась одним лишь разбором моих косточек, но Тамарка ограничиться не смогла, за что в дальнейшем и поплатилась.
Но не моя в том вина.
Глава 22
На следующий день случились сразу два события: упала картина и позвонила Тамарка.
Картина упала во время обеда. Поскольку она была маленькая, легкая и невзрачная, мы с бабой Раей не слишком обратили на это внимание.
Баба Рая после вчерашнего обращать внимание не способна была ни на что. Душераздирающе охая и ахая, она перевязала голову платком и каждые пять минут заставляла меня смотреть, не полезли ли наружу ее старые мозги.